Ронины из Ако (Свиток 3)

— Ну, заладил свое! — и Гэнго с Ёгоро крепко налегли на дверь. Поскольку они были сильнее, дверь поддалась и распахнулась, а хозяин от толчка так и сел на глиняный пол в прихожей.

— Ладно, коли корчмарь боится городских властей, мы и на улице выпьем! — крикнул Гэндзо Акахани.

Ронины выкатили на улицу бочку сакэ, а Гэнго тем временем вынул из кошелька деньги и положил монеты перед хозяином.

— Тут два рё. Я, вишь, их припас — хотел, чтобы достались тому, кто бы тело мое прибрал после боя…

Корчмарь только подивился, но ничего не ответил. Расхохотавшись, Гэндзо вышел на улицу, захлопнув за собой дверь. Там все уже в нетерпении собрались вокруг бочки, постелили рогожи и теперь рукоятями копий доламывали дощатую крышку. Аромат доброго вина плыл по округе.

— А из чего пить-то будем? — напомнил кто-то.

— Сейчас поищем! — сказал один из ронинов и, снова повергнув в трепет хозяина, принес из корчмы черпак на длинной ручке. Черпак пустили по кругу, но несколько человек, устав ждать своей очереди, сбегали еще раз в корчму и притащили оттуда мерку для жидкости. Черпаков, впрочем, тоже прибавилось.

Пили, опрокидывая в глотку один черпак за другим, и приговаривали:

— Нектар! Нектар!

Приятное тепло разливалось по озябшим телам.

Сампэй Оиси тоже смеялся и пил со всеми.

— Ну, идем, что ли! — взмахнул рукой Тюдзаэмон Ёсида с вымученной ухмылкой.

— Сейчас! Сейчас! — крикнул в ответ Гэндзо, заглянув в бочку, и по интонации его можно было понять, что осталось еще достаточно.

Все расхохотались.

— Солнце пригрело — скоро треснет под ярким лучом толстая льдина… — продекламировал нараспев Отака, известный под поэтическим псевдонимом Сиё, Листок.

Сидевший рядом Томиномори, известный под псевдонимом Сюмпан, Весенний парус, продолжил:

— На ладонь упала, но в руке ведь ей не жить —льдинке-градине…

***

Обессилено

На ветвях сосны пластами

Оседает снег…

***

Зимний грозный прилив

в волнах закружил — и терзает,

и влечет меня вдаль…

Поочередно звучали слова стихов из уст двух поэтов — словно в несравненной чистой красе распускались прохладными цветами короткие, исполненные силы трехстишия, столь соответствовавшие духу этих славных самураев блестящей эпохи Гэнроку. Товарищи слушали их с величайшим вниманием, каждый раз встречая возгласами одобрения очередное стихотворение.

Издали донесся удар гонга. Опорожненная бочка сакэ покатилась в снег — и бражники пустились бегом догонять своих. Предводитель колонны тем временем уже достиг храма Эко-ин и теперь стучался в ворота. Ронины собирались в этом храме дождаться погони и в бою против превосходящих сил Уэсуги принять славную смерть.

К воротам вышел настоятель храма Муэн-дзи, иначе именуемого Эко-ин, посмотрел на весь этот подозрительный отряд — на эти копья, на раненых — и велел стражникам ворот не открывать и никого не впускать. Кураноскэ обратился к настоятелю с учтивой просьбой, пояснив, что они бывшие самураи клана Ако, которые только что отомстили за поруганную честь господина, а теперь отходят и просят лишь разрешения ненадолго остановиться в храме передохнуть. Однако все было напрасно. Вот тебе и раз! Оказывается, монахи вовсе не собирались встречать гостей с распростертыми объятиями. Рассуждали они с позиций филистерской психологии, которая так часто бывает свойственна людям: главное — не связываться ни с чем, от чего в дальнейшем могут быть какие-то неприятности. Ворота так и остались накрепко заперты, а из-за них последовал ответ: «Впустить никого не можем».

Некоторые горячие головы среди ронинов уже начали закипать от такого обращения. Пожилые их утихомирили и в конце концов решили, что ничего не попишешь — придется устроить привал снаружи, прямо перед воротами.

— Не расходиться, держаться вместе! — предупре дил Кураноскэ.

Все были полны решимости дождаться здесь погони, которую должен отрядить за ними клан Уэсуги, и принять бой. По приказу Тюдзаэмона Ёсиды трое ронинов выдвинулись в разные стороны дальше по улицам квартала и заняли посты в карауле, охраняя отдых товарищей.

Хотя было уже совсем светло, солнце пока не вышло на небосклон. Холод пробирал до костей. У ронинов даже не было огня, чтобы согреться, а просто стоять на морозе было холодно и тягостно. Соломенные сандалии размокли в мокром снегу, отчего у всех ощущение было такое, будто ноги обложены холодными щепками. Они дышали на руки, стараясь их согреть, и белый пар от дыхания клубился в морозном воздухе.

Старый Кихэй Хадзама, устав стоять, опираясь на свое копье, присел на каменную ступеньку и беспрерывно кашлял. От этого, при всей радости победы, у ронинов омрачалось настроение. Они вглядывались в рассветный туман, ожидая появления погони. Блеклое белесое зимнее небо постепенно наполнялось синевой, но город еще спал или, по крайней мере, казался спящим.