Ропот Бездны

Дневной свет ударил в лицо, а за ним – нестерпимый запах крови.

Лагерь. Энки был в лагере. Как это случилось? Он погрузился в темноту, а потом оказался в центре лагеря. Потерял сознание?

– Воины Шархи добьют оставшихся, – сказал Маар, сидевший рядом.

Энки ударил его и бил, пока тело не отказалось подчиняться. Маар не сопротивлялся и не нанес ответного удара. На лопатки Энки положила боль в плече. Дыхание вырывалось изо рта – прерывистое и хриплое.

– Доволен, да?! – спросил жрец.

– Очень. – Окровавленные губы вершителя улыбались.

– Предатель!

– О нет, я вернейший слуга.

В глазах поплыло, и Энки замолчал. Все силы уходили на то, чтобы не впасть в забытье. Древко стрелы торчало из плеча, у оперения была выжжена метка – солнце Шамаша. Не почудилось? Он видел Арана?

Шархи вернулся в лагерь под победоносный галдеж воинов. Все закончилось. Он покорил Урсу.

– Отличная работа, брат мой! – провозгласил он.

– Не… по плану… Шархи… – Энки с трудом выталкивал слова.

– Ерунда, мы с блеском достигли успеха. Эй, северянка, вижу, ты порезвилась? – Он подозвал покрытую с ног до головы кровью Сурию. – Не говори, что я не исполняю обещаний. Проводи Энки к лагерному лекарю. Шевелись! Воины! Сегодня мы пируем! Вы исполнили долг – за это получите славу и награды! Вы порадовали Ашу!

Воины застучали мечами о щиты. Ликование опьяняло их. Они кричали о величии Шархи и готовности следовать за ним до конца времен. Они были готовы убить даже родню за право войти в Урсу в первых рядах рядом с Шархи.

Пока властитель выбирал свое сопровождение, Сурия помогла Энки подняться и перекинула его руку через свое плечо, давая опереться. Спина ее подрагивала. Энки со стоном рухнул на койку, выделенную лагерным лекарем. Ему дали дурманящую настойку, но плечо все равно дергало болью. Когда мудрый вытаскивал стрелу, жрец впал в беспамятство. К сожалению, ненадолго. С возвращением сознания вернулась и режущая на части агония.

Было ли дело только в ране от стрелы?

Голова кружилась, но, что хуже, он забывал. Забывал имена, забывал фрагменты жизни. Женщину, что растила его. Прикосновения ее теплых рук, ее ласковый голос и любящие глаза. Он не придумал ее? Имя… Он не помнил ее имя, да и черты лица растворялись, рассыпались часть за частью.

– Сурия, – позвал он.

Северянка, сидевшая на краю койки, оторвала пустой взгляд от своих рук.

– Чего тебе, жрец?

– Ранена?

Девушка покачала головой. Целители, суетившиеся вокруг Энки, не обращали на нее внимания. Снаружи в лекарскую палатку доносились победные возгласы, пахло печеным мясом. Борясь с тошнотой, Энки предпочитал думать, что это начались приготовления к пиру.

– Он вылетел из ниоткуда… – прохрипела Сурия. – Лет двенадцать… хотел защитить отца, а я… не успела остановить меч.

– Сурия…

– Воины, мудрые, низкорожденные – все на улицах лежат.

Они замолчали. В палатку приводили немногочисленных пострадавших воинов Шархи, из них один скончался, а остальные планировали хорошенько отпраздновать победу.

Так оно и случилось. После заката разожгли костры, откупорили бочки с вином, затянули песни. В тостах прославляли деяния Шархи, предвкушали новые триумфы и спорили, какой семье перейдут завоеванные земли. Из услышанного Энки сделал вывод, что благородные семьи, укрывшиеся в Урсе, больше не были помехой. Воинам приказали их найти и позаботиться о вечном упокоении.

Веселье продолжалось всю ночь.

Сурия сидела в углу лекарской палатки. Переодетая в чистую одежду, она умудрялась выглядеть ничуть не лучше, чем днем сразу после сражения.

– Завтра я пойду в город, – сказал Энки.

Снаружи стихали песни. Напившиеся воины укладывались спать.

– Зачем?

– Я должен увидеть.

На следующее утро он никуда не пошел – не смог встать с койки. Тело горело, а настойки, облегчавшие страдания, мутили разум. Он слышал шаги и голоса, но не разбирал слов, чувствовал прохладную мокрую ткань на лбу и запах трав. Рану от стрелы обрабатывали мазями и перебинтовывали по несколько раз в день, но лихорадка все равно долго не разжимала хватки.

Только через десять суток Энки смог подняться на ноги, но и тогда для ходьбы ему понадобился посох – ноги дрожали, стоило пройтись от одного края палатки до другого.

На одиннадцатый день Энки прогулялся до ближайшей опушки. Он лег животом на мягкий мох рядом с резво бегущим ручейком. Детские крики нарушили его уединение.

– Дура! Ты дура, Нинлиль! Посмела войти в город!

– Властитель разрешил! Вы тоже можете! – закричала девочка десяти лет и хлюпнула носом.

Низкорожденная. Ее окружили дети примерно ее возраста и той же касты.

– И маме там помогли.

– И твоя мать дура!

– Мама долго болела! – упорствовала девочка. – Но вчера ей помогло лекарство! Настоящее! Мудрая сама сделала! Мама поправится! А еще я буду учиться!

– Отец говорит, ты беду накличешь.

– Накличет, накличет!

– А вот и нет! – упиралась девочка по имени Нинлиль.

Энки, лежащего за сухой прошлогодней травой, дети не замечали.

– Я с тобой играть не буду, Нинлиль.

– И я! Мама говорит, теперь вся твоя семья Ашу разозлила. Вы прокляты!

– Любишь говорить за Ашу, паренек? – Энки приподнялся и сел, показываясь детям.