Рос орешник...

Ясными днями Лизонька полюбила смотреть на дальнюю полосу горизонта, где лес вершинами касался неба. Ей казалось, что если терпеливо долго ждать, то Степка вернется. Она никого не спрашивала о нем, а если ей и говорили, то не понимала и улыбалась. Она знала, что Степка по чужой воле не может быть рядом с нею, какие-то злые силы не пускают его. И еще она понимала, что если среди скучной прожитой жизни были такие светлые и теплые дни, когда она целовала Степку, и если ей больше всего на свете хочется вернуть эти дни или сделать так, чтобы они повторились, то, конечно, и Степка не может этого не хотеть. Кто же не хочет, чтобы ему было хорошо! И она верила, что для этого нужно только терпеливо ждать. И она ждала. Лизонька говорила кратко и мало. Почти все время о чем-то сосредоточенно думала и с ненавистью набрасывалась на несделанную работу, спешила быстрее все переделать. В свободное время она сидела и смотрела поверх всего и сквозь все, ничего не видя.

Однажды весной крестьянка, окапывающая кусты смородины, увидала, как Лизонька, высмотрев что-то за забором далеко в поле, громко вскрикнула и, бросив лопату, побежала из сада. За ивовыми кустами по лугу удалялась мужская фигура. Кто это, узнать издали было совершенно невозможно, но Лизонька, смеясь и всхлипывая, побежала, Широко размахивая руками:

— Подожди! Подожди-и!

Мужчина даже не оглянулся, должно быть, он не слышал. Лизонька добежала до небольшой речки, заметалась по бережку. Плавать она не умела, а он был далеко на той стороне. Она вскочила на бревнышко, лежащее у кромки воды, и из-под руки стала жадно смотреть на удаляющуюся спину. Она почти не дышала, боялась плакать, чтобы он не исчез, не расплылся вдали от набежавших слез. Вот уже стала неразличима его русая голова, слившаяся с рубашкой в одно пятно. Пятно стало уменьшаться и беспокойно мелькать. Лизонька встала на цыпочки, вытянулась, чтобы хоть этой малостью быть на мгновение ближе к нему. Напрягла зрение, но пятно уже исчезло, растаяло, и она больше ничего не видела, только зеленый бесконечный луг. Крестьянка нашла ее сидящей на земле:

— Чего расселась? Давай вставай, побежала зачем-то…

— То Степка был.

— Какой Степка?

— Кучер… с барином молодым раньше езживал к Софье.

— Это из соседней-то усадьбы?

— Ну.

— Это от которого Мотька родила?

— Типун тебе на язык! Мотька не от него родила! Степка русый, высокий, приезжал перед свадьбой Софьи.

— Ишь хватилась! Зачем он тебе?

— Жду его.

— А чего ждать-то? Ему некогда, семеро по лавкам, детей мал мала меньше, и сам при смерти, уж полгода как не встает, недуг сильный…

— Не ври.

— Да откуда вру-то? Бестолковая! Тьфу! На мельнице его придавило, когда мой мужик там был, так сказывал… Он его на телеге вез кровавого. А дома шестеро детей, седьмой в пузе… Чего смеешься-то?

— Ха-ха-ха! — заливалась Лизонька, сидя на земле. Волосы ее растрепались, юбка загнулась, и колени ярко белели на солнце.

— Дура, еще смеется! Человек поди уж помер, а она скалится. Тьфу!

— Да молодой он, красивый, здоровый, а я, — тут Лизонька показала себе на грудь, — а я, знаешь, кто?

— Кто?

— Жена его. А детей у нас еще нет, потому как брюхатой не была.

— Дура. Да с тех пор сколько лет-то прошло, когда он молодой-то был! Пошли-кось отсюда, — она дернула Лизоньку за руку.

Та смеялась, поглядывая на бабу:

— Пошто наврала-то? А? Пошто?!

«Бедная, — подумала баба, — как есть юродивая, не обидь Христос!» — и перекрестилась.

И другой странный случай закрепил эту мысль не только в сознании у одной бабы-крестьянки. Забрели в деревню странники. Одряхлевшая барыня вышла во двор, чтобы подать милостыню и попросить их о молитвах за ее душу. Это были две старушонки, сухонькие, во всем черном, и третья — то ли старик, то ли старуха. Существо странное, в старушечьей одежде, с редкой бородой и уродливым, выступающим буграми лбом. Лицо взвизгнуло, подпрыгнуло на коротеньких ножках и забегало вокруг корыта, брошенного во дворе для свиней. Старушки закрестились, заговорили разом тонко и монотонно, упоминая и солнце, и царя, и бога, и чертей. А странное старушечье существо опустилось на четвереньки и стало вырывать с землей редкую траву двора. Короткие жирные лапки цеплялись за землю, изо рта текла и тянулась слюна. Оно смеялось. Дворня крестилась и перешептывалась. А оно подползло к их ногам и вдруг, увидя старый чугун, схватило его и, стукая палкой, забегало по двору. «Это она нечистую силу изгоняет из дома!» — сказал кто-то. Все снова закрестились, а оно закричало:

Кто без креста, душа нечиста!
В харю взгляни, красивая сука,
Сзади торчит, извиваясь, гадюка!
За пазухой штё? Вынь, вынь…
Ха-ха-ха! Аминь, аминь…

Оно запрыгало, закружилось на одной ноге, захрюкало, подбежало к барыне, поцеловало подол, потом кинулось, растопырив короткие руки, под ноги баб: