Росас

— Нет, не то что генерал Пас ничего не сделает. Он может сделать очень много. Они глупы по другой причине: один наступает в одном направлении, другой в другом, и все действуют разрозненно и нерешительно, вместо того чтобы всем соединиться и обрушиться на меня, как это сделал Лаваль.

— Это дело провидения, высокочтимый сеньор!

— Или дьявола! Но вы хотели мне что-то сказать о провинциях?

— Это правда.

— В чем же дело?

— Ваше превосходительство не можете терять время на эти глупости.

— Какие глупости, сеньор Спринг?

— Ваше превосходительство не получали известий ни о Ла Мадриде, ни о Брисуэле?

— Нет, уже давно.

— Я их получил из Монтевидео.

— Когда?

— Сегодня ночью.

— И вы приходите ко мне сообщить об этом в полдень?

— Нет, сеньор, теперь десять часов.

— Пусть так, десять часов!

— Я не люблю передавать дурных известий вашему превосходительству.

— Так они дурные?

— Выходки унитариев.

— Но что же это такое? Договаривайте! — вскричал Росас с беспокойством, которое он тщетно пытался скрыть.

— Вот что мне сообщают в моей частной переписке, — отвечал посол, вынимая несколько бумаг из своего кармана. — Вашему превосходительству угодно, чтобы я прочел?

— Да, прочтите.

Сэр Уолтер Спринг прочел следующее:

В первых числах июля генерал Ла Мадрид вступил на территорию Кордовы.

Письмо, помеченное 9 июля в Кордове, излагает таким образом сущность операций армий унитариев:

Ла Мадрид стоит во главе трех тысяч человек с десятью орудиями.

Полковник Ача и его девятьсот солдат разбили лагерь в Лима Бланка, по соседству с Катамаркой.

Полковник Касанова поднял милицию Рио-Секо и Эль-Чаньяр.

ПолковникCocaс кирасирами сделал в Санта-Каталине то же самое.

— Вот, что пишут мне о провинциях.

— Гм… Это важно, но они далеко! — отвечал Росас, который в действительности мало был обеспокоен восстанием в провинциях, так как более серьезная опасность угрожала ему у стен Буэнос-Айреса.

— О, они очень далеко! — подтвердил консул.

— Больше ничего нет?

— Ничего, кроме прокламации Брисуэлы.

— Ага, посмотрим, прочтите ее.

Сэр Уолтер Спринг прочел эту длинную прокламацию, в которой Росас был охарактеризован самым ужасным образом и где все его преступления были раскрыты без всякого стеснения.

Диктатор холодно слушал это чтение.

— Ба! — промолвил он, когда консул кончил чтение. — Благословенная водица унитариев!

— Ничто другое! — отвечал послушный министр Великобритании.

— Не знаете ли вы еще чего-нибудь?

— Разногласия между Риверой и аргентинскими эмигрантами, между Лавалем и Риверой, между друзьями временного правительства и Риверой.

— Хорошо, а в Европе?

— В Европе?

— Да, я говорю не по-гречески.

— Я полагаю, высокочтимый сеньор, что восточный вопрос усложняется все более и более и что правительство моей государыни в скором времени разрешит несправедливый вопрос, поднятый французами перед правительством вашего превосходительства.

— Вы говорили мне то же самое год тому назад.

— Да, но в настоящее время я имею серьезные причины.

— Всегда одни и те же.

— Восточный вопрос…

— Не говорите мне больше об этом, сеньор Спринг.

— Хорошо, высокочтимый сеньор.

— Чтобы черт всех побрал — вот мое единственное желание!

— Дела страшно усложняются.

— Хорошо, вы больше ничего не знаете?

— В настоящую минуту, нет, я ожидаю пакетбота.

— Тогда вы меня извините, у меня много дел, — сказал, поднимаясь со своего места, Росас.

— Я был бы в отчаянии, если бы служил причиной потери минуты драгоценного времени вашего превосходительства.

— Да, да, сеньор Спринг, у меня много дел, потому что мои друзья не умеют мне помогать ни в чем.

Росас вышел в сопровождении посла, который выглядел более приниженным и покорным, чем последний лакей федерации.

Было ли то следствием рассеянности или учтивости, но Росас провожал посла до дверей своей приемной, которые вели в коридор, где донья Мануэла отдавала приказания мулатке кухарке, всегда занятой измельчением маиса.

Сэр Уолтер Спринг рассыпался в приветствиях и любезностях перед дочерью Ресторадора, как вдруг Росас, следуя внезапному побуждению своего характера, похожего на характер и тигра и лисицы, характера полутрагического и полукомического, сделал глазами и руками какие-то знаки своей дочери, которая с трудом могла понять энергичную пантомиму своего отца.

Поняв наконец желание своего отца, девушка была не только удивлена, но и смущена, не зная, что ей отвечать послу и следует ли ей повиноваться полученному приказу или нет, однако страшный взгляд деспота положил конец ее нерешительности. Эта первая жертва своего отца взяла из рук мулатки пестик, которым та толкла маис, краснея от стыда, дрожащими руками она продолжила работу служанки.