Росгальда

– Ну, капризов у тебя было тоже достаточно, мой мальчик. Но мне кажется, ты был постояннее, ты не так быстро менял свои игры и занятия, как Пьер. Он порывистее, чем ты был, ты был более уравновешен.

Альберт взял у матери из рук ножницы и нагнулся, приглядываясь, над розовым кустом.

– Пьер больше похож на папу, – тихо сказал он. – Знаешь, мама, это удивительно, как в детях повторяются и смешиваются особенности родителей и предков! Мои друзья говорят, что в каждом человеке с рождения заложено все, что определяет его дальнейшую жизнь, и с этим ничего нельзя поделать, абсолютно ничего. Вели, например, у кого-нибудь есть наклонность к тому, чтобы стать вором или убийцей, то ничто не поможет, он должен стать преступником. Это ужасно. Ты, конечно, тоже так думаешь? Это научная истина.

– Бог с ней, с наукой. – улыбнулась фрау Адель. – Когда кто-нибудь сделается преступником и совершит убийство, наука, может быть, и может доказать, что это было в нем всегда. Но я нисколько не сомневаюсь, что есть очень много порядочных людей, которые унаследовали от родителей и дедов достаточно дурного и все-таки остались хорошими, и этого наука не может исследовать до конца. Я считаю, что хорошее воспитание и добрая воля сильнее всякой наследственности Что справедливо и порядочно, мы все знаем, и этого мы и должны держаться. Что же в нас скрывается из прадедовских тайн, этого никто хорошенько не знает, и лучше с этим не считаться.

Альберт знал, что его мать никогда не вступает в диалектические пререкания, и в сущности он инстинктивно чувствовал правоту ее бесхитростного образа мыслей. Но в то же время он сознавал, что так легко с этой опасной темой покончить нельзя, и ему хотелось сказать что-нибудь основательное о том учении о причинности, которое всегда казалось ему таким убедительным в устах некоторых из его друзей. Но он напрасно искал в своем уме твердых, определенных, значительных фраз, да и, в противоположность этим друзьям, которыми он восхищался, он чувствовал себя в сущности гораздо более наклонным к этически-эстетическому миросозерцанию, чем к научно-объективному, которое исповедовал в кругу своих товарищей. Таким образом, он оставил все эти вопросы в покое и перешел опять к розам.

Между тем Пьер, который, в самом деле, чувствовал себя нехорошо и утром проснулся гораздо позже обыкновенного и в очень вялом настроении, оставался в детской до тех пор, пока ему не надоели все его игрушки. Ему было очень не по себе и казалось, что должно случиться что-нибудь особенное, чтобы этот скучный день сделался сносным и сколько-нибудь приятным для него.

Колеблясь между ожиданием и недоверием, он вышел из дому и направился в липовый сад в поисках чего-нибудь нового, какой-нибудь находки или приключения. В желудке у него было неприятное ощущение, знакомое ему по прежним случаям недомогания, а в голове была усталость и тяжесть, каких он не испытывал еще никогда. Охотнее всего он уткнулся бы головой в колени матери и дал волю слезам. Но этого нельзя было сделать, пока здесь был гордый большой брат, который и так всегда давал ему чувствовать, что он еще маленький мальчик.

Если бы матери пришло в голову самой что-нибудь сделать, позвать его к себе, предложить ему поиграть во что-нибудь и приласкать его! Но она, конечно, уже опять ушла с Альбертом. Пьер чувствовал, что сегодня несчастный день и что надеяться не на что.

Он уныло и нерешительно побрел по усыпанным песком дорожкам, засунув руки в карманы и покусывая увядший стебель липового цветка. В саду было свежо и сыро, а стебель имел горький вкус. Он выплюнул его и с досадой остановился. Ему ничто не приходило в голову. Сегодня ему не хотелось быть ни принцем, ни разбойником, ни извозчиком, ни архитектором.

Нахмурив брови, смотрел он на землю и, разрыв кончиком ботинки песок, отшвырнул ногой далеко в траву серую слизистую улитку. Все сегодня было такое чужое, даже птицы и бабочки, ничто не слало ему улыбки и не веселило души. Все в природе молчало, все казалось таким будничным, безотрадным и убогим. У ближайшего куста он попробовал маленькую красную ягоду смородины; она была холодная и кислая. Надо было бы лечь и заснуть, думал он, и спать до тех пор, пока все опять не станет новым, красивым и веселым. Не стоит вот так ходить кругом и мучиться, и ждать чего-то, что и не думает приходить. Как хорошо было бы, если бы, например, вдруг вспыхнула война, и на дороге появилось множество солдат верхами или если бы где-нибудь загорелся дом, или вдруг сделалось большое наводнение. Ах, все это бывает только на картинках в книжках, на самом деле ничего этого никогда не увидишь, да, может быть, в жизни все эти вещи вовсе никогда и не случаются.