Россия будущего

Вы чувствуете, что у купца Абдулина и у городничего установилось совершенно одинаковое отношение к «казне» и ее интересам? Они ее вместе надувают и грабят как нечто им постороннее. Сквозник — ее слуга, принадлежит ей, ее представляет, но он перебежал в другой лагерь, в лагерь обывателя, и для далекой и отвлеченной казны только раб и наемник. Начни он честно служить этому отвлеченному принципу, он и сам наголодается, по ничтожности своего содержания, и обывателям сделает не жизнь, а каторгу. Бюрократическое начало выделило себя из жизни, стало во властное к жизни отношение, отрицает не только контроль над собою обывателя, но и всякое его участие — и вот жизнь мстит за себя, обращая закон в мертвую букву, обывателя и чиновника в казнокрада или халатного лентяя…

Взгляните с этой точки зрения — и вы увидите, как, в сущности, прекрасно устроились губернский город в «Мертвых душах» и уездный в «Ревизоре».

Администрация губернского города состоит из добрейших и милейших людей. Гоголь с дивным юмором рассказывает про нежно-дружеские отношения губернских сановников. Никакого помина о борьбе ведомств. Губернатор вышивает по канве. Полицеймейстера, который ходит в лавки как в свои кладовые, обожают, и, конечно, не потому только, что он играет с купцами в шашки и крестит у них детей. Все остальные милы, доступны, любезны. Судебные процессы, можно сказать, не существуют. Затевают их только кляузники, которые за это и попадают в положение миргородских друзей. Гражданские акты при милом обращении и за умеренную мзду совершаются быстро и без проволочек. Вся администрация в теснейшем единении с сытым и богатым поместным классом, и никому в голову не приходит ни бороться с ним, ни его угнетать. Мужик непосредственно недоступен, он заслонен барином. Живут, не тужат, читают кто Эккартсгаузена, кто «Московские ведомости». Главное занятие — вист.

Сразу видно, как это губернское «средостение» устроилось и куда чем обращено. К обывателю и местной жизни всем своим существом — к центральной власти бумагой, которая составляет единственную связь, напоминающую, что существует в экстренных случаях нечто вроде закона и ответственности. Не случись Чичикова с мертвыми душами, не заварись дела с подложным завещанием, Петербург, аккуратно получающий отчеты и ответные бумаги, даже и не подумал бы о губернском городе. Реформ никаких не полагалось, революций никаких не искали. «В уездном городе измена?» — восклицает в «Ревизоре» городничий. — «Да он пограничный, что ли?»

Как видите, измена, или, по-нынешнему, крамола, полагалась только в окраинных городах.

Строй этот не только был сносен, но и живуч, и удобен вплоть до тех пор, пока был мертв определяющий его дух, пока от Петербурга можно было «отписаться». Но вот возникает гигантская кляуза, Свод Законов просыпается, пускается бумажная машина. Милые и добрые люди оказываются сплошь злодеями и преступниками, часто даже сами того не подозревая, добродетельный генерал-губернатор чувствует, что ничего распутать не в состоянии и бессильно бьется в бумажных тенетах юрисконсульта. Получается чепуха невообразимая: военно-полевой суд для гражданских чиновников!..

Вдумываясь глубже, пытаясь уловить отношения Гоголя к описываемому им миру, вы невольно приходите к тому выводу, что не люди, столь беспощадно, хоть и добродушно здесь осмеянные, виноваты и плохи, не крепостное даже право, на которое все валили, зияет тою раной, как нам рисовали, а вот этот дух бюрократизма, на котором были построены все отношения в области соприкосновения с государством. Все снизу соединялось на пассивную борьбу с этим началом, давало ему отпор и парализовало, как могло. Это начало мешало всему и держало страну на положении как бы завоеванной. И пока закон был обессилен, молчал и не шевелился, все жило, хотя и лишенное высших общественных функций. Просыпался этот закон, пытался отстоять свою жизнь и право — и положение обывателей становилось невыносимым. «Россия управляется столоначальниками», — метко определил император Николай I, и это анонимное управление мертвой бумаги лежало в основе той борьбы, которую жизнь вела с принципом, то побеждая, то отступая, сгибаясь и беспомощно уходя в себя.

Я не буду говорить о других сословиях, очерченных Гоголем едва несколькими штрихами. Духовенство было принижено и стояло в стороне, купечество торговало, плутовало и богатело, давая «кормы» администрации, жирея и благодушествуя на поставках и подрядах, но совершенно почти не участвуя даже в тогдашней жалкой умственной жизни и творчестве русского общества. Вся гоголевская Русь была исключительно дворянско-чиновничья — эти два элемента давали тон городу и деревне. Губернская администрация, более утонченная и образованная, уездная, более простая и грубая, — вот и вся разница.