Россия будущего

Но и та и другая одинаково, окруженные сытым и зажиточным поместным классом, с сытыми и зажиточными крестьянами под ним, сливались всем своим бытом и интересами с местностью и служили очень плохим орудием для центральной власти. Да в ином орудии, пожалуй, не было и необходимости, потому что Россия стояла незыблемая и спокойная, как гранитный монолит, едва почувствовавший удар величайшего военного гения, предводившего величайшею по своему времени инвазионною армиею.

Но гнилой бюрократический режим, заправлявший бодрой, сытой и здоровой страной, зазывал такое духовное удушье и плесень, что блестящая извне система подгнила в течение каких-нибудь сорока лет и Россия, победоносно прошедшая всю Европу в 1813–1815 годах, была постыдно побеждена в 1855–1856-х. Здоровое тело оказывалось облеченным в гнилые лохмотья, которые сами начали с него валиться. Эту катастрофу смутно предчувствовал еще Гоголь.

Но здесь уже кончается область сличения. Мне хотелось лишь показать, по данным Гоголя, что такое была современная ему Россия в самых общих, самых грубых чертах. Эту Россию можно охарактеризовать так:

Сытая, здоровая, материально цветущая, вспыхивающая яркими талантами и… задыхающаяся.

Три русских гения, вышедшие в это время — Пушкин, Гоголь и Лермонтов, — задохнулись: Пушкин и Лермонтов во внешних условиях высшего света, Гоголь сгорел от внутренней муки бессилия распутать страшный гордиев узел, завязанный Петром…

Я подошел ко второй половине задачи и хотел охарактеризовать в pendant к этому Русь современную. Подошел и раздумал. Зачем? Разве она у нас не перед глазами? Разве ее боли не наши боли? Разве самая страшная из них не есть боль непонимания, та самая, что извела Гоголя, а теперь изводит все мыслящее? Непонимание чего? Да того же самого, перед чем остановился в бессилии и Гоголь: как распутать тот фатальный узел, который надрубил было Александр II, но тотчас же и еще туже затянула история? И этот новый узел неизмеримо больше и сложнее, чем прежний, а сил для работы меньше. Россия страшно выросла численно, раздвинула свои пределы, вышла на мировую арену, но потеряла чуть не ³/₄ своего культурного класса, растратила свои богатства, ослабила и развратила народ, развела озлобление и ненависть там, где была патриархальная дружба и простота, переломала все рамки и отношения и стоит, задумавшись, над тем хаосом, который сменил прежнюю ясность и простоту отношений.

Что выйдет из этого хаоса?

Памяти русских вождей

Памяти И. С. Аксакова

(Речь, произнесенная в торжественном заседании Санкт-Петербургского Славянского благотворительного общества 10 февраля 1896 г.)

Преосвященнейшие Владыки,

Милостивые государыни и милостивые государи,

27-го января 1886 года, в самый разгар своей кипучей и неутомимой политической деятельности, скончался от паралича сердца Иван Сергеевич Аксаков. Его похороны, единодушный порыв горя, охвативший сердца, множество телеграмм со всех концов России с телеграммой Государя во главе — все это так памятно нам, как будто совершилось вчера, и вместе с тем уже слагается в величавую историческую картину, полную глубокого смысла. Над могилой этого человека обедневшая духовно Русь как бы захотела посчитаться силами, закрепить и выразить свою тесную нравственную связь с носителем ее заветных чувств, выразителем ее подлинных и дорогих мыслей.

Если мы оглянем тот путь, по которому шел покойный, мы найдем, что этот путь тесно совпадает с движением у нас национального самосознания. В первую пору своей публицистической деятельности Аксаков являлся младшим членом кружка, стоявшего совершенно особняком среди тогдашнего образованного общества и литературы. Первые славянофилы работали при условиях весьма тяжких. Правительство смотрело на них как на опасных проповедников какого-то нового учения, едва ли не враждебного государственному строю. Общество, мало читая их сочинения и зная о славянофилах больше понаслышке, предавало их посмеянию как врагов прогресса и европейской культуры. Цензура взвешивала подозрительно каждую строку славянофильских писаний; но даже и это не спасало иногда уже разрешенных изданий от ареста и прекращения. Так, подцензурный аксаковский «Парус» был запрещен по выходе второго номера!

В начале царствования императора Александра II обстоятельства переменились; но среди наступившей для печатного слова относительно широкой свободы славянофильство продолжало оставаться в подозрении. Трудно даже представить себе, какую борьбу приходилось вести Аксакову, отстаивая каждую свою строку, каждое слово. Да это и понятно. Для свободолюбивых течений той эпохи была понятна и, пожалуй, любезна борьба западного консерватизма с западным либерализмом. Отрицательное отношение славянофилов к тому и другому пугало самых либеральных государственных людей.