Россия будущего

Мы сказали выше, что его похороны были как бы счетом русских сил; счет этот показал, что силы велики. Аксакова не понимали или не желали понимать многие — это правда, но важно то, что его умели чувствовать, и чувствовать не только как крупную и светлую личность, но как носителя могучего начала, родного каждому русскому сердцу, каким бы хламом ни была набита подчас голова. Хомяков как носитель начала был, бесспорно, глубже, чем Аксаков; его смерть произвела, однако, сильное впечатление только в тесном и замкнутом кружке его учеников. Тогдашняя Россия Хомякова не чувствовала. Смерть Аксакова явилась в полном смысле слова великим национальным горем — в этом нельзя не видеть крупного успеха в русском самосознании. Значит же вошли в общее достояние чувства и мысли покойного, если на одну весть о его смерти дружным хором откликнулись, с Царем во главе, все концы Русской Земли! В этом горе, в этом единодушии русского чувства лежат залоги победы…

Но только залоги…

Сильно подвинулось русское самосознание, но его успехи еще не выражаются в русском творчестве, а тем временем со страшной быстротой идет наше нравственное и экономическое падение, растрачиваются лучшие силы стомиллионного народа. Что из того, если по образу мыслей, по нравственному складу наша интеллигенция становится более русскою, чем были ее старшие поколения, что из того, что она дорастает до понимания таких явлений, как смерть Скобелева, смерть Аксакова?

Понимаем ли мы как следует дело и учение великого мыслителя? Освоилась ли наша молодежь с его взглядами и идеями, воспитывается ли на них, с ними ли выходит в жизнь?

Увы! Если мы умели почувствовать его смерть, если нам при воспоминании об Аксакове и сейчас довольно ярко представляется, как из стали отлитая, могучая его фигура, если мы помним его как удивительный характер, как носителя высокой гражданской доблести и нравственной силы, мы совсем не помним, вернее, не знаем его как мыслителя. Пожалуй, биографы и составители словарей дали кличку: это был славянофил, представитель мировоззрения, с его смертью из русского политического обихода как бы вычеркнутого; носитель идей, историею уже упраздненных, странность коих прощалась за личную честность, за личную доблесть и чистоту…

Вот что, к несчастию, стало ходячим мнением, которое с легким сердцем повторяет современный интеллигент. Недавно, например, выпущена Павленковым книжка, томик из его коллекции биографий, озаглавленная «Аксаковы». Коллекция эта весьма популярна среди молодежи, печатается и расходится в огромном числе экземпляров. Вот что говорит автор, для изучения Аксаковых взявший (как сам сообщает) словарь Венгерова и книгу Вл. Соловьева «Национальный вопрос в России». «Славянофильская доктрина, — говорит он, — была не более, как утопией. Как утопия, она подверглась обвинению со стороны жизни и выслушала свой обвинительный приговор. На выхваление прошлого историческая наука отвечала — „это неправда“, на призыв „домой“ — „это невозможно“. Бросить славянофильские фразы давно пора. Надо же понять наконец, что наш путь развития и путь Западной Европы — тот же самый»…

Вот почему, прося в вашем торжественном собрании дать мне слово как ученику покойного И. С. Аксакова и его единственному постоянному сотруднику за все шесть лет издания «Руси», я хотел бы остановиться именно над мировоззрением покойного, сгруппировать в нескольких чертах сущность того, чему он действительно учил и что так гадко, так недоброжелательно искажено его противниками. Немногие имели случай быть столь близки к покойному, как я, и так много услыхать из его самых глубоких, самых задушевных мыслей. Как сейчас помнятся мне наши прогулки в бесконечных липовых аллеях Спасского или в сквере вокруг храма Спасителя, куда мы ходили довольно долго каждый день, он — по предписанию врача, я — по просьбе Анны Феодоровны. А эти вечера с глазу на глаз, когда придешь, бывало, с работой в восемь часов и уходишь, охрипший от спора, далеко за полночь по грозному приказу его ангела-хранителя: «Да поберегите же Ивана Сергеевича! Завтра договорите». А тот, сам увлеченный спором, как юноша, кивает на дверь, откуда слышится голос жены, смеется и жмет руку так, что кости трещат…

Вот что говорил покойный Иван Сергеевич о Православии: