Россия и ее империя. 1450–1801

Введение опричнины сопровождалось крайней жестокостью, даже если учесть, что иностранцы, не являвшиеся свидетелями событий, были склонны сгущать краски в своих рассказах. Знатные роды лишились своих владений, многие высокопоставленные люди были умерщвлены: опричное войско убивало без особого разбора. Источники говорят примерно о 4000 погибших, включая несколько сотен тех, кто стал жертвой разгрома Новгорода в 1570 году. Однако в опричном безумии невозможно отыскать метод. Целью не был конкретный институт, регион или класс общества; бич обрушивался на всех, и за этим сложно было разглядеть сколь-нибудь ясные социальные или политические цели. Не появилось никаких новых институтов или политических практик, хотя некоторые семейства, возвысившиеся в годы опричнины, пополнили состав знати. Когда все закончилось, Россия осталась с прежними институтами, прежней идеологией, прежними боярскими родами; при этом численность высшей знати выросла, экономика пришла в полный упадок (Ливонская война закончилась для страны катастрофой, налоги взлетели до небес), были нанесены глубокие психологические травмы на коллективном и индивидуальном уровне. Одним из последствий всего этого, как отмечает Андрей Павлов, было стремление нескольких последующих царей (Борис Годунов, Михаил Романов) предотвратить вспышки насилия среди знати. Другим – появление громадного числа исторических сочинений, авторы которых сосредоточились на вопросах тирании и легитимности.

В отсутствие рациональных объяснений опричнины историки помещают в центр своего внимания личность Ивана IV, предлагая различные мотивации, лежащие за пределами рационального – например, такую, как паранойя царя и его страх перед изменой бояр во время войны. Действительно, отдельные бояре попытались покинуть страну, хотя о существовании планов свержения царя ничего определенного утверждать невозможно. Некоторые, как Ричард Хелли, говорят о безумии Ивана; некоторые полагают, что причиной жестокостей стало его мессианское представление о самом себе как о несущем «священное насилие» в эпоху апокалиптических ожиданий. Последнее утверждение, похоже, направлено на рационализацию поведения царя, жившего во время, когда конец света казался близким. Однако теория «священного насилия», к которой отсылают эти авторы, не укладывается в модель, предложенную такими исследователями, как Рене Жирар и Джорджо Агамбен. По мнению последних, «священное насилие» есть исключительное право суверенов (или суверенных государств) употреблять насилие – вплоть до умерщвления людей – для поддержания или восстановления общественной стабильности. Иными словами, суверенная власть использует насилие в ритуализованной или регулярной форме (самопожертвование, справедливая война, смертная казнь). Однако насилие, практиковавшееся Иваном IV, находилось вне всяких норм, будучи произвольным, недолговечным и дестабилизирующим в своей основе. Теория «священного насилия» в данном случае неприменима. Любопытные подробности из жизни Ивана IV вскрылись в 1960-е годы при изучении его скелета; выяснилось, что он страдал от мучительных болей в спине и принимал ртуть, следы которой нашли в костях. Ртуть – ядовитое вещество, повреждающее мозг. Тело Ивана было деформировано; вероятно, он хромал. Последовали горячие споры о влиянии ртути на его поступки, о том, можно ли провести причинно-следственную связь между этой физической болью и учреждением опричнины. Но это свидетельство подтверждает наше понимание его сложного поведения. Видимо, правильнее всего будет признать, что жестокость Ивана вызывалась иррациональными мотивами того или иного рода, но эпоха опричнины с ее крайним насилием, разрушениями и конечной безрезультатностью еще не получила удовлетворительной научной интерпретации.

* * *

Завершая разговор об имперском воображаемом в России, подчеркнем следующее. Прежде всего, идеальный образ политики, воплощавшийся в искусстве, ритуалах, архитектуре и политической практике, не подразумевал никаких политических институтов – только отношения между правителем и народом, с одной стороны, и правителем и знатью, с другой. В теории, власть правителя была абсолютной, как власть отца в семействе, на практике же существовали ограничения. Как и отцу в патриархальной семье, правителю следовало проявлять строгость, но одновременно – справедливость и милосердие, уметь прощать, проявлять набожность и христианскую доброту. Правитель вел свой народ к спасению, служа ему примером благочестия. Он занимался «политикой», лично раздавая щедроты и выказывая милость. Не институты, а практики, связанные с литургией, церемониалом и спрашиванием советов, удерживали правителя на верном пути, а политическую систему – в равновесии.