Россия и ее империя. 1450–1801

Крестьяне сопротивлялись «без отрыва от работы»: браконьерствовали и рубили деревья в помещичьих лесах, вносили налоги не полностью, из-за чего накапливались недоимки, подкупали чиновников, чтобы избежать рекрутского набора, подпольно гнали водку. Они сопротивлялись также переменам, несмотря на то что в XVIII веке просвещенные помещики, полные лучших намерений, пытались вводить севооборот и новые культуры в надежде улучшить жизнь крестьян. Позволять себе новшества было попросту слишком рискованно. Сопротивление принимало и более открытые формы: крестьяне бежали от помещиков, пополняя число казаков и стражников пограничных гарнизонов. Кое-кто находил для себя занятие в городе, некоторые же ускользали даже от контроля со стороны государства, переселяясь в Сибирь или в степь, где их не могли настичь ни царские чиновники, ни тем более помещики – по крайней мере, в течение нескольких поколений. Был еще один способ избавиться от контроля, зачастую тоже на короткое время: уйти в разбойники. На больших дорогах и реках, там, где значительное расстояние между населенными пунктами делало путешествия опасными, орудовали шайки грабителей. Ставшие настоящим бичом для общин, эти разбойники редко идеализировались русским фольклором.

Крестьяне редко участвовали в массовых восстаниях – как правило, лишь тогда, когда недовольство становилось слишком сильным и находились лидеры из другой среды, организовывавшие выступления. На евразийском пространстве зачинщиками мятежей, способными обеспечить нужную организацию, чаще всего выступали казаки – такие, как Иван Болотников (восстание 1606 года), Степан Разин (1670–1671), Емельян Пугачев (1773–1775). Все они успели попутешествовать и благодаря этому были более искусны в политике, чем крестьяне. Обычно воспроизводилась одна и та же модель: мятеж вспыхивал на окраине, захватывая различные социальные группы, которые восставали либо против усиления государственного контроля (закрепощения, повышения налогов), либо, в случае казаков и коренных народов, утраты традиционной автономии. Войско Болотникова – дело было в Смутное время – включало крестьян, недовольных распространением крепостничества; Степан Разин поднял не только беднейших донских казаков, возмущенных угнетением со стороны казачьей верхушки, но и представителей нерусских народностей Нижнего и Среднего Поволжья, разгневанных захватом своих земель, введением новых налогов или закрепощением. Ни одно из восстаний не привело к изменению базовых институтов, но Разин и Пугачев стали героями пронзительных народных песен и сказаний, полных тоски по былой свободе на просторах приграничья, которая перекочевала в высокую литературу и искусство. Действие «Капитанской дочки» (1836) происходит во время пугачевского восстания; Суриков увековечил Степана Разина на своей известной картине (1906). В XVII веке государство последовательно подавляло эту оппозицию. В разгар борьбы тела мятежных вождей, подвешенные на виселицах (см. главу 7), выставлялись на всеобщее обозрение, а казнь Разина в Москве была тщательно срежиссирована. В отношении же основной массы восставших власти действовали осторожно, требуя присяги на верность и отправляя их домой. После этого начинались реформы, рассчитанные на то, чтобы впредь не допустить подобных событий.

ПРОЧИЕ НАЛОГОПЛАТЕЛЬЩИКИ

Принадлежавшие помещикам крепостные составляли около половины всех крестьян в стране; остальные состояли в прямых отношениях с государством (царские и черносошные крестьяне, коренные народы). К северу от Москвы, в бассейне Северной Двины и Поморье, где крепостничество не имело экономического смысла, у черносошных крестьян существовало сильное самоуправление. Деревни были невелики по размерам и объединялись, чтобы сообща решать юридические и экономические проблемы, а также отстаивать свои интересы перед местным воеводой. Крестьяне регулярно направляли в Москву челобитные относительно облегчения налогов, когда сталкивались с природными бедствиями, непомерными трудовыми повинностями, бесчинствами разбойников, – и добивались своего. Они умело заключали выгодные для них соглашения с центром. Многие, кто оказался (насильственно или нет) в Сибири, стали распространять там эти глубоко укорененные общинные традиции, способствуя складыванию образа «независимого» сибиряка.