Россия и ее империя. 1450–1801

Культурная европеизация элиты, осуществленная Петром I, запустила сложный процесс, продолжавшийся в течение всего XVIII века. Суть его заключалась в выяснении того, что следует считать русским и как русские должны относиться к Западу, с одной стороны, и к подвластным им народам – с другой. Как установили Юрий Слезкин, Елена Вишленкова, Рикарда Вульпиус и многие другие, русские авторы старались отождествить Россию с просвещенной европейской «цивилизацией». В «литературе совета», создававшейся с середины XVIII столетия до конца царствования Екатерины II, – журнальной полемике, пьесах, исторических сочинениях, панегириках, одах – выражалась уверенность в том, что русская культура стоит не ниже европейской, хотя французские просветители считали Россию и ее империю «нецивилизованными», как отмечает Ларри Вольфф.

В XVIII веке русские авторы и государственные деятели применяли эти понятия к покоренным народам. Как уже говорилось, концепция «хорошо упорядоченного полицейского государства» побуждала Петра и его окружение к оценке ресурсов государства; при Петре и его преемниках начались научные экспедиции с целью составления карт и сбора различных образцов, продолжавшиеся в течение всего столетия. Демонстрация одежды, корзин, обрядовых предметов и орудий труда коренных народов империи – примером служат коллекции Петра, до сих пор выставленные в Музее антропологии и этнографии, и его собрание природных редкостей, находящееся в Кунсткамере, – свидетельствовала о том, как далеко простирается власть царя. Сознательно сравнивая свою империю с испанской (в Новом Свете) или голландской (на Тихом океане), негодуя из-за угнетения британцами кельтских народов, русские авторы заявляли, что нехристианские подданные императора не только нуждаются в укреплении нравственности и порядка, которое обеспечит русская цивилизация, но и обладают необходимыми для этого качествами. Важно, что они не клеймили эти народы как «варварские», предлагая цивилизовать их; предлагаемый ими цивилизаторский проект предусматривал повышение культурных стандартов без осуждающих высказываний в адрес какой-либо этнической группы. Даже в XIX веке, когда начали раздаваться националистические высказывания, подразумевавшие превосходство русской нации, в России не возникло «расистского мышления», получившего широкое распространение в Европе того времени. Вульпиус и Давид Схиммельпеннинк ван дер Ойе утверждают, что русские чувствовали себя уязвимыми, когда заводили речь о цивилизации: в конечном счете Россия, по сравнению с европейскими странами, не обладала некоторыми из ее важнейших атрибутов – такими как равенство всех граждан перед законом и политический плюрализм. Поэтому то, в какой степени она цивилизовывала подвластные ей «азиатские» народы, свидетельствовало о ее собственной просвещенности.

Политика в отношении покоренных народов в XVIII веке рассматривалась не как русификация, а как Просвещение с большой буквы «П»: речь скорее шла об интеграции, чем об установлении иерархии. Вульпиус убедительно замечает: «Цивилизующая миссия такого рода, направленная на полную интеграцию новоприсоединенных народов, означала сознательный курс на слияние русского ядра с территорией империи». Подобный подход к имперскому строительству в какой-то мере означал сохранение старой традиции терпимости к различиям; камералистские проекты и даже просвещенческий универсализм породили жестокие кампании по насильственному обращению в православие нехристианских народов, особенно тех, что исповедовали анимизм, – но к концу столетия русское «имперское» мышление стало куда менее дискриминационным, причем данный курс был выбран сознательно.