Россия и ее империя. 1450–1801

Этот сбор информации способствовал формированию представления об империи, согласно которому быть «русским» означало не обладать определенными этническими корнями, а быть хорошим подданным, «жить по-русски», по выражению Елены Вишленковой. Финны, поляки, чуваши, татары, русские – все они могли считаться «русскими» (при Петре I появился и всеохватывающий, «имперский» термин – «российский»), вне этого определения оставались лишь кочевые, менее «цивилизованные» народы; к концу века некоторые авторы даже начали идеализировать кочевников и казаков, «благородных дикарей». Основное внимание России направлялось на покорение народов, а не захват пространства. Как указывает Мартина Винклер, русские даже не выработали ритуалов, связанных с предъявлением требования на территории, вплоть до встречи с соперниками из числа европейцев (испанцами) в Америке – речь идет о начале XIX века. До того физические и ритуальные маркеры, свидетельствующие о государственном завоевании (флаги, церемонии), слабо присутствовали в национальном сознании русских – в отличие от взаимодействия с покоренными народами. В начале XIX века Карамзин, официальный историограф, прославлял Россию в «имперских», а не «национальных», терминах: для него Россия была великолепным сочетанием контроля со стороны российских властей и обширной, этнически разнообразной, изобильной страны.

Ранее мы видели, как русское имперское присутствие выражалось и распространялось визуальными средствами – через архитектуру. В главе 13 говорилось о том, как неоклассическая архитектура проецировала просвещенческий образ империи, объединенной на началах рациональности и порядка, в крупнейших городах Европейской России, тогда как в остальных частях империи это не было выражено так ярко. В некоторых местностях классицизм стал появляться лишь к концу столетия; в Сибири и Среднем Поволжье сохранялось узорчатое нарышкинское барокко, резко контрастировавшее со стилем местных мечетей и других культовых зданий. По мере продвижения России на запад русский имперский стиль смешивался с местными архитектурными традициями или дополнял их. Богатые купцы и гильдии, муниципалитеты, лютеранские и католические приходы, богатые православные монастыри, казацкая знать, другие группы, объединенные корпоративным духом, возводили в западном пограничье барочные и классицистические здания в подражание императорским дворцам. Имперский стиль с его рациональностью хорошо усваивался на новоприобретенных территориях.

Лишь в XIX веке, с подъемом национализма, центральная власть приступила к осуществлению крупных архитектурных проектов, недвусмысленно свидетельствовавших о могуществе России, по всей империи. Р. Уортмен отмечает, что первые шаги в этом направлении начали делаться в 1830-е годы, с возникновением стиля, сочетавшего неоклассические элементы с византийскими и традиционно русскими. Именно он был выбран для монументального Александро-Невского собора (Симферополь, 1829), возведенного в знак активизации российского присутствия. После начала сознательной русификации в 1880-е годы император и его окружение стали внедрять в широких масштабах откровенно русский стиль, включавший луковичные купола и декоративное убранство, свойственное московским и ярославским храмам XVII века. В Петербурге строили громадные неорусские соборы (рис. С.2), разительно контрастировавшие с отчасти барочным, отчасти классицистическим обликом города. Такие же церкви возводились дворянами и великими князьями в их имениях, а владельцами фабрик – в промышленных центрах (Петербург, Иваново-Вознесенск, Гусев во Владимирской губернии), чтобы перед глазами рабочих были образы, напоминавшие о существующем режиме и православной вере.

Рис. С.2. Собор Воскресения Христова в Петербурге (построен в 1883–1907 годах) известен в народе как «Спас на Крови», поскольку он стоит на месте, где Александр II в 1881 году получил смертельное ранение. Это пример архитектуры «русского возрождения», возникшей в конце XIX века, после того как русификация стала частью имперской политики. Пышное убранство и луковичные купола резко контрастируют с европейским, классицистическим обликом столицы. Фото Джека Коллманна