Россия и европейский романтический герой

Цитируя выше это видение, я выделил слова «в последний раз в истории», потому что в них – ключ к видению Ника. Сказать про историю, что в ней что-то может быть «в последний раз» (и, следовательно, было что-то «в первый раз»), может только представитель христианской цивилизации. Напомню читателю, как Достоевский под маской «человека из подполья» отрицает, что история развивается целенаправленно, и как разно мыслят себе, что такое история, европейского вида рационалист и радикал Раскольников и византиец Порфирий в «Преступлении и наказании». Ник рассказал нам только что сказочку, как обстоят дела европейской цивилизации в году одна тысяча девятьсот двадцать втором со дня рождения Христова в некоем месте, именуемом Новым Светом, – горькую, сатирическую сказочку, но все равно не безнадежную, потому что в этой сказочке есть еще некий манящий зеленый свет впереди. Как только этот свет появляется в начале романа в своем скромно конкретном виде (зеленый фонарь на причале дома Бьюкененов), Ник сразу придает ему таинственное и мистическое значение. С появлением этого света связано одно из первых видений Ника: некий человек, который, как показалось Нику, протянул, трепеща, к зеленому огоньку руки.

Ник действительно поэт: абстрактные концепции и образы живут в его сознании без того, чтобы он до конца осознавал их связь. Например, в нем живет ощущение, что пришествие людей Старого Света на новый континент – это «в последний раз в истории» попытка создать Лучший Мир, но чем сильней это ощущение, тем сильней и противоречивей тяга в нем к манящему зеленому свету «всеразрешающего, как взрыв, будущего» (orgiastic future), который все ускользает (recedes) и ускользает от нас. Вот почему он помнит Гэтсби совсем не как трагического любовника: «…в нем было что-то роскошное, какая-то повышенная чувствительность к тому, что обещает жизнь… экстраординарная способность надеяться и ощущать романтическую сторону жизни, какие я никогда не находил в людях и вряд ли когда-нибудь найду». И опять – не следует недооценивать Ника (и заодно Фитцджеральда, который все-таки закончил Принстон): под «романтической стороной жизни» тут подразумевается вовсе не любовный романтизм на голливудский манер, но – куда шире и глубже – уникальная черта европейской культуры, которая дала жизнь этому понятию (не могла не дать, поскольку брала свое начало с того момента, когда ее распятый Бог обещал ей в будущем целенаправленную историю и Новый Иерусалим).

Он все еще молодой человек, Ник Каррауэй, но его европейская душа существует уже сотни лет и растеряла свой оптимизм. Он, вероятно, видит разницу между Жюльеном Сорелем и Джеем Гэтсби не хуже других, но его экзистенциальное сознание еще прекрасно знает, что Сорель был там и тогда, а Гэтсби есть здесь и теперь. И еще он знает, что, несмотря на все, пока культура сохраняет свое мотто, у нее есть надежда выжить, и если из всех людей во всем Новом Свете только жулик Гэтсби остается верным носителем этого мотто, что же делать, что делать…