Россия и европейский романтический герой

Фитцджеральд идет дальше, гораздо дальше. Есть ли хоть один персонаж в «Великом Гэтсби», на которого можно по-человечески положиться? Какими людьми рисует Фитцджеральд своих героя и героиню? То есть какова по своему качеству любовь (единственное, что как будто есть истинное в романе) Гэтсби к Дейзи и Дейзи к Гэтсби? Подойду сначала с женской стороны. Мадам де Реналь уступает Жюльену в панике и смятении чувств, но тут же, помимо его красоты, эта чистая душа распознает в Жюльене другие качества; и она в них не ошибается, и ее чувство к этому молодому человеку устанавливается до конца жизни. Дейзи-девушка отдается Гэтсби, тоже побежденная его красотой и его чувством – но, кроме того, еще его офицерской формой, которая дает ощущение, будто Гэтсби человек ее круга. Разумеется, не ее вина, что Гэтсби – это особенный человек, рожденный так талантливо играть роли, но когда она, уже умудренная и разочарованная жизнью, встречает его во второй раз, личность Гэтсби по-прежнему не интересует ее, только его чувство к ней и то, что он так очаровательно богат. Поэтому она так пугается, когда Том рассказывает ей, как Гэтсби зарабатывает деньги: у нее нет защиты, потому что в ней нет того камертона, который безошибочно реагирует на людей в мадам де Реналь (был бы он в ней, она не вышла бы замуж за Тома). Был бы в ней такой камертон, она давно бы раскусила Гэтсби и вполне могла бы принять его сторону, как это часто делают по-настоящему любящие женщины (только не такие изнеженные эгоистические цветки, как она). Но и Гэтсби точно так же слеп, его камертон функционально настроен только на слабые струны в других людях. Жюльен-плут был притянут к аристократизму Матильды де Ла-Моль точно так же, как Гэтсби к высшему классу Дейзи, но Жюльен знал это и знал цену тщеславию Матильды; и он не любил ее. Гэтсби не может знать цену легкомыслию и эгоизму Дейзи, потому что он на самом деле не может ничего знать в людях, в этом смысле он действительно наг и беззащитен. Хотя Фитцджеральд придумывает эффектный кульминационный момент в романе (трагическую автокатастрофу), истинный кульминационный момент в истории любви Гэтсби приходится на момент, когда Том рассказывает Дейзи, кто такой на самом деле ее любовник: после этого Гэтсби никогда больше не видать Дейзи, проживи он хоть до ста лет.

Да, Фитцджеральд-прозаик (тот Фитцджеральд, который предпочитал названия «Тримальхион из Западного Яйца» и «Под красным, белым и голубым») пошел гораздо дальше прозаика Стендаля: иронически отдав роль Великого Европейского Романтического Героя жулику-конмену, он покончил с европейским романтическим романом на тот же манер, как Сервантес в свое время покончил при помощи «Дон Кихота» с европейским рыцарским романом. Но Фитцджеральд – поэт и романтик (то есть Ник – поэт и романтик) – совсем другое дело. Ник-прозаик не забывает жестко сказать, что Гэтсби овладел Дейзи on false pretenses (на фальшивых основаниях), и отрешенно пишет: «Истина заключалась в том, что Джей Гэтсби вылупился из платонической концепции самого себя: он был сын Бога – выражение, которым все сказано. Он должен был продолжать дело своего Отца, служение огромной и вульгарной империи фальшивой красоты… и он остался верен своему долгу до конца». Но Ник – поэт, и сомнамбула поднимает плечи и шепчет: «…хотя его речь была чудовищно сентиментальна, она напомнила мне что-то, какие-то обрывки фраз, слышанных когда-то, забытый ритм речи… на мгновенье, казалось, в моем мозге формировалась фраза, но мой рот остался раскрыт, как рот глупца, неспособный издать звук, и слова, как будто со вздохом сожаления, исчезли навсегда…»

В чем дело? В чем тайна такого разрыва между реальностью и сном, прозой жизни и ее поэзией? Не в том же самом, о чем я говорил в начале статьи, – о том таинственном котле, в котором американский Зигфрид пытается сварить материю и дух и выковать из этого варева победный меч жизненного оптимизма? По всем признакам своим романом Фитцджеральд издевательски и меланхолично отрицает возможность такого меча, по всем признакам роман тотален в своем ощущении Америки как той самой огромной и вульгарной империи фальшивых ценностей… Но в последних абзацах книги Ник погружается в транс и думает о «последней и самой великой мечте человечества». Он делает известную ошибку евроцентриста, заменяя человечеством вообще европейское человечество, но совершенно ясно, что он думает о своем культурном наследии, о «древнем острове, покрытом цветами» и как этот остров «однажды открылся глазам» новопришельцев из Старого Света.