Россия и ислам. Том 3

А теперь вновь послушаем Мухаммеджана Шукурова: «На Востоке рукописная книга, бурно развивавшая искусство каллиграфии и высокохудожественного оформления, в течение многих столетий была у людей на руках, дома (особенно в городах, древнейших культурных центрах) – прочно вошла в быт, повседневную жизнь. Не случайно у таджикского народа, например, было развито книжное мышление, культ написанного слова, запечатлевшего мудрость веков, обобщавшего нравственный опыт поколений, способного осветить жизненный путь. И вдруг то, что считалось священным, было объявлено вредным, использовано как топливо, затоплено в реке и арыке, замуровано в стене, закопано на кладбище! Массовое уничтожение в 30-х (на самом деле эта кампания началась намного раньше. – М.Б.) древних рукописных книг и старых литографированных изданий привело к духовному опустошению. Лишь незначительная часть бесценного наследия была спасена и собрана в книгохранилищах Бухары, Ташкента и Душанбе… Также беспощадно были уничтожены памятники архитектуры, которыми была столь богата Средняя Азия. От Бухары моего детства ныне не осталось и половины. Огромные средства были потрачены на снесение под разными предлогами зданий медрессе, мечетей, крытых базаров, гробниц, караван-сараев и т. п., а ведь многие из них были произведениями настоящего искусства и все они были историей… Прочно утвердившееся наше понимание духовности, как понятия только религиозного, свело на нет значение важнейших ценностей, традиционно питавших человеческие основы бытия. Прав Расул Гамзатов (знаменитый современный дагестанский поэт. – М.Б.), сказавший: «Когда в свое время уничтожали мечети уничтожали и историю, и архитектуру, и культуру народа». «Исторический нигилизм», продолжает Шукуров, привел – в том числе и в Средней Азии – к «духовной нищете современного человека» (Курсив мой. – М.Б.).

Могу только добавить, что Бартольду этот «исторический нигилизм» – в том числе и в его антивосточных вариантах – был принципиально враждебен, как и многим другим либерально мыслящим представителям российской интеллектуальной элиты. При всех своих недостатках они были против «демеморизации» человека, независимо от его этнической и конфессиональной принадлежности, – т. е. против разрушения исторической памяти, традиции, хранящей собранный веками духовный опыт.

258 Это – опять-таки шаг в сторону структуралистско-синхроннистического видения исламских и других социумов. Для нас всего значимей именно их взаимодействие, а не автономное существование, и на первый план выдвигается поэтому суждение, фиксирующее свойства этих социумов (или других «объектов») в их интеракционной связи. Разумеется, проблема экспликации «бытовых характеристик» соответствующих «объектов», т. е. тех, в которых они представлены существующими независимо от актов взаимодействия, – не только сохраняется, но и приобретает даже большую роль.

259 Не сомневаюсь поэтому, что он бы с удовольствием присоединился и к фрейдовскому мнению о том, что если религия должна соответствовать навязчивому неврозу, то философская система – бреду (см.: Minutes of the Wienna Psychoanalitic Society. 1906–1908. Ed. by H. Hunburg, E. Redern. N.Y. 1972. Vol. I. P. 149, 151), и к виттгенштейновской оценке философии как своего рода болезни, «неврологическому отклонению», требующему определенного лечения (см. подробно: Wittgenstein L. Culture and Value. Oxford, 1980. P. 44; Idem. Remarks on the Philosophy of Psychology. Oxford. II, 1980. P. 110).

Об авторе и о книге

Это книга о встрече двух духовно-исторических «континентов» – России и ислама – и об отражении феномена ислама в российском сознании на протяжении более чем полутысячелетия принадлежит перу замечательного российского исламоведа, историка и философа Марка Абрамовича Батунского – человека, впитавшего и творчески претворившего в себе опыт несхожих культур, несхожих направлений мысли, несхожих школ социо-гуманитарного знания.

* * *

М.А. Батунский был не только знаменитым ученым энциклопедической образованности и гибкого ума. Его мыслительный мир включал в себя огромный жизненный опыт: ему доводилось жить и в Центральной Азии, и в России, и на Западе. И везде он обрастал человеческими связями.

Его научной специальностью было исламоведение – причем в самом широком плане. М. А. Батунского интересовали священные тексты и вероучительные основы ислама, его политическая и социокультурная история, его западная и русская историография. Однако свои исламоведческие штудии он вел в самом широком контексте современных религиоведческих знаний: он прекрасно разбирался в новейшем теоретическом религиоведении, знал основоположения, историю и философские традиции всех трех, а, точнее, четырех религий библейского корня: иудаизма, христианства (причем последнего – в его и западных и восточных течениях), ислама и бахаизма. Впрочем, неплохо знал и основы зороастризма и буддизма.