Россия и кочевники. От древности до революции

Однако у кочевников, которые вошли в контакт с Русью и стали оседать в ее пределах, кочевой образ жизни не терял свою силу. И торкам, и печенегам еще долго ничего не стоило подняться в один час и перекочевать со всеми своими семьями и стадами куда угодно. Осознавали они и свое родство с половцами, оставшимися в Степи, за пределами Руси, вследствие чего между «русскими» и «степными» тюрками завязались кровные связи[324].

Отсутствие контроля над Степью в числе прочих причин обусловило неготовность Руси к приходу наиболее сильных кочевых завоевателей – монголов. Как справедливо отмечает Г.В. Вернадский, если бы русским удалось контролировать все течение Волги и южные степи, они оказались бы гораздо лучше подготовлены к встрече с монголами[325].

В XIII в. Русь пережила самое тяжелое нашествие в своей истории, которое впервые – и фактически единственный раз – привело к ее политической и экономической зависимости от другого государства[326] (точнее сказать – от властителя, ведь в Средние века подчинение, в основном, ассоциировалось не с государством или этносом, а с конкретным сюзереном). С востока на Русь надвинулось монгольское государство Чингисхана – последняя кочевая империя в истории человечества[327], в экспансии которой воплотилась кульминация, последняя великая волна миграции евразийских кочевников[328]. Площадь Монгольской империи составляла до 30 млн кв. км[329], что было сравнимо с размерами самой крупной известной империи – Британской (31,8 млн кв. км). Однако территория последней не была цельной, а располагалась кусками по всему миру. Монгольская же империя с географической точки зрения представляла собой монолит.

Именно с этой империей, которую А. Тойнби назвал «неожиданным», «сокрушительным напором со стороны кочевников Великой степи»[330], в самом финале продвижения ее по Евразии, столкнулась Русь, заслонив собой европейские народы от опустошительных вторжений кочевников[331].

В отличие от печенегов и половцев, у монголов было крепкое государство, построенное на идеологии божественного происхождения имперской власти. Несомненным в этой идеологической конструкции было влияние китайской имперской идеи[332] (известно, что монголы очень много восприняли у Китая – в знаниях, технике, ремеслах и т.д.). За счет своей идеологии Монгольская кочевая империя, в сравнении с другими подобными государствами, оказалась более устойчивой.

Однако наибольшую роль в устойчивости Монгольской империи и ее наследниц сыграла способность создать «симбиоз» кочевой и оседлой цивилизаций. Включение в состав империи стран с земледельческо-городской экономикой требовало принципиально иных способов управления завоеванными народами. Для этого нужно было создать государственный аппарат по подобию завоеванных земледельческих цивилизаций и хотя бы частично перевести этот аппарат на оседлость. Афористично эту проблему выразил китаец Елюй Чуцай – знаменитый советник первых двух монгольских ханов – в словах, обращенных к сыну Чингисхана Угэдэю: «Хотя [вы] получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять [ею], сидя на коне»[333].

Чингисхан поделил свою империю на большие регионы – улусы, которые уже в середине XIII в. стали независимыми государствами из-за амбиций потомков великого хана, возглавлявших эти регионы. Русь оказалась в соседстве с самым западным наследником Монгольской империи – улусом Джучи[334], известном как Золотая Орда.

Хотя у золотоордынцев сохранился круглогодичный способ кочевания[335], тем не менее, вольно или невольно руководствуясь заветами Елюй Чуцая, Орда стала совмещать в себе кочевничество и оседлость. М.Г. Крамаровский сделал вывод о наличии особой золотоордынской цивилизационной модели, основанной на взаимодействии кочевнической и оседлой (городской) культур[336]. (Однако отметим, что сосуществование кочевничества и оседлости до того уже было отмечено и в Хазарии, где в VI—VII вв., в период становления каганата, шло интенсивное оседание кочевников в степях Приазовья[337]. Хазары предпочитали торговлю войне, а также построили себе столицу – город Итиль в дельте Волги[338].)

В Золотой Орде строительство стационарных поселений и городов на всем пространстве от Нижнего Поволжья до Днестро-Прутского междуречья стало целенаправленной политикой[339]. При хане Берке (1312—1341) в степных городах осела значительная часть ордынской элиты. Хотя глубинное содержание городской культуры Орды определялось степной цивилизацией[340], появление городов свидетельствовало о влиянии оседлых соседей на изначально кочевых ордынцев[341].

Первой формой «симбиоза» кочевой и оседлой цивилизации в Орде была политико-административная. Сочетание кочевой и оседлой культур породило своеобразную административную структуру Золотой Орды. Каждый ее улус имел «две формы бытия» – территорию (т.е. «оседлую» характеристику) и народ[342] (который мог быть и кочевым, и оседлым).