Россия и кочевники. От древности до революции

Интересный момент, связанный с религиозной политикой, касался калмыков. Некоторые из них, бежавшие в середине и второй половине XVII в. от своих ханов и других владельцев в соседние русские города, принимали православие. Тем самым они избавлялись от зависимости от своих бывших владельцев, т.к. русские власти категорически отказывались их выдавать обратно. В XVIII в. правительство стало отводить специальные участки для поселения новообращенных в разных регионах страны (на Дону, Волге, Яике, Тереке и др.). При этом власти понимали, что в перемене религии калмыками мировоззренческие мотивы играли второстепенную роль по сравнению с желанием достичь облегчения условий жизни[422]. Тем не менее крещеные калмыки – пусть даже только внешне принявшие православие – были нужны государству в качестве опоры. Очевидно, власти питали надежду на то, что постепенно калмыки станут православными искренне.

Проще с религиозным вопросом обстояло дело у народов Севера, а также западных бурят, которые в основном были шаманистами. Часто они принимали православие, при этом сохраняя двоеверие (распространено оно и до сих пор).

В политике России по отношению к кочевым народам отмечались колебания. Так, практически все реформы О.А. Игельстрома после его увольнения в 1791 г. были отменены, в том числе у казахов была восстановлена ханская власть. Однако в 1796 г. правительство вновь отказалось от такого курса, а О.А. Игельстром был назначен военным губернатором воссозданной Оренбургской губернии. Он смирился с восстановлением ханской власти, но сумел добиться назначения ханами слабых и безвольных Ишима (Есима), затем – Жан-Торе. В целом в этот период отмечалась определенная неустойчивость отношений российских властей и казахов[423]. Это было вызвано неопределенностью положения казахских земель: хотя они были протекторатом России, российские власти стремились подчинить их полностью.

Колебания политики сопровождались тем, что в XVIII в. в России превалировало мнение о «примитивности» кочевых народов[424]. Кроме того, начиная с периода правления Екатерины II, определение социального статуса человека зависело более от его образа жизни (кочевник, земледелец), чем от конфессиональной принадлежности[425]. (Очевидно, это было связано и с известной веротерпимостью императрицы.) Таким образом, кочевники были выделены как особая социальная группа, отдельная от оседлого населения. В условиях «оседлого» государства это означало отдаление кочевников, признание их «чужими». Власти не понимали до конца, что и как с ними делать.

На практике русские власти имели с оседлыми «инородцами» более близкие контакты, чем с кочевыми. Так, с земледельцами Среднего Поволжья (в частности татарами) была налажена более тесная связь, чем со степными кочевниками Южного Урала и Нижней Волги или таежными охотниками на Севере[426].

Политика правительства, в целом основанная на «мягкой силе» по отношению к кочевникам, тем не менее, была направлена на «изолирование» от них. Так, Екатерина II приказала, чтобы яицкие казаки меньше знакомились с казахами. Инструкция, изданная в 1765 г. командующим Сибирскими линиями генерал-поручиком И.И. Шпрингером, предписывала комендантам крепостей «держать» казахов на расстоянии минимум 5—10 верст от них, причем предусматривалось взятие аманатов (чаще всего это были молодые казахи из знатных, обычно султанских семей)[427]. Главной причиной издания такого указания, конечно, были ранее отмеченные набеги казахов на пограничные населенные пункты.

Цивилизационная отчужденность России от кочевых народов проявилась в недоверии им и стремлении ослабить их политический потенциал, в том числе путем игры на противоречиях между разными этносами. В 1628 г. ногайские мурзы обратились к русскому правительству за защитой от калмыков. Однако Москва была заинтересована в ослаблении ногаев и поэтому отказала им[428].

Русское правительство также рассчитывало использовать военный потенциал новых подданных для подавления восстаний других азиатских вассалов, в частности башкир и волжских калмыков. Видный политический деятель И.И. Неплюев, назначенный в 1742 г. начальником Оренбургской комиссии, проводил политику умиротворения одной народности при содействии другой[429]. В XVIII в. или в начале XIX в. была издана секретная инструкция: «Надзирать за башкирами и киргиз-кайсаками… Если же те или другие будут волноваться, то употреблять один народ против другого, сберегая русское войско»[430].