Россия и мусульманский мир № 4 / 2015

Нравственная философия Аристотеля в отличие от Платона основана на здравом смысле, на признании комплекса условий, необходимых для счастья, – как высоких духовных качеств, так и наличия внешних и телесных благ29. Этому учит опыт жизни. Если в нравственной философии присутствует синтез опыта жизни, то в физике – изыскание причин вещей. Однако и опыт жизни и причины вещей образуют бесконечные ряды, из которых нельзя сложить единую целостность в качестве основания философской истины. Философская истина, как исходное действительного знания, должна относиться к целостности мироздания. Но как возможна такая целостность?

Создание единой и полной картины мировидения потребовало постулата первопричины, неподвижной и бестелесной, но простирающейся на все небесные тела.

Душа также бестелесна. Она является энтелехией тела, как потенциальный план самореализации и как его завершение30. Философская истина, стало быть, постигается путем познания мироздания, каким оно дано в ощущениях и в разумных, правильно логически построенных рассуждениях. Это значит, что концепция удвоения мира, как пути постижения действительной истины, лежащей за пределами эмпирической реальности, является ошибочной. Но можно ли признать такой вердикт окончательным? Как обосновать истинность постулата первопричины? Если это не просто вера, то необходимо знание такого качества мироздания как бесконечность. Если не определена достоверность знания бесконечности, то и признание его ошибочным также не может быть окончательным. Определенность философской истины о целом мироздания может быть признана тогда, когда будет расшифрована возможность сведения бесконечного к определенности конечного. Поскольку каждый выдающийся античный философ находил свой путь свед'eния бесконечного к конечному, то в итоге возникло многообразие философских космосов.

Аристотель считал, что концепция Платона во многом примыкает к пифагорейцам. Пифагорейцы утверждали, что вещи существуют через подражание числам. Платон же считал, что другое, возникающее из единого сущего, называется идеями. Чувственно воспринимаемая реальность существует помимо идей, однако она именуется сообразно с ними. Это происходит потому, что всё бесконечное множество вещей существует через причастность эйдосам.

Между эйдосами и вещами существуют промежуточные математические предметы, отличающиеся от чувственно воспринимаемых своей неподвижностью, а от эйдосов своей множественностью.

Специфика эйдоса состоит в том, что он один может формировать из материи множество аналогичных явлений. Это подобно отношению мужского и женского начал. Мужское начало оплодотворяет многих, а женское оплодотворяется одним31. Эйдос, таким образом, может быть источником бесконечного формирования своих эмпирических воплощений. Если эйдос не признается в качестве первоначала, то тогда из чего складывается мироздание, из каких начал? В ответ на этот вопрос античная философия предлагает вариант «шрапнельной истины», истины, пробивающей бреши в знании ситуации неопределенности не одним-единственным, а различными способами. Но сами философы еще не видят в этом проявления своеобразия философской истины.

Аристотель, рассматривая проблему начал и истины, отмечает, что философы называли в качестве начал материю, тело и бестелесное. Эмпедокл говорит об огне, земле, воздухе, Анаксагор о множестве гомеомерий. Некоторые касались причины дружбы и вражды, ума или любви.

Согласно Аристотелю, однако, никто отчетливо не объяснял суть бытия вещи. Об этом как раз и говорил Платон, анализируя эйдосы. Эйдосы – это не материя, и не причина начала движения. Это, скорее, причина пребывания в покое.

«Те, – утверждает Аристотель, – кто признает Вселенную единой и какое-то одно естество как материю, считая таковое телесным и протяженным, явно ошибаются во многих отношениях. В самом деле, они указывают элементы только для тел, а для бестелесного нет, хотя существует и бестелесное»32. Таким образом, по мнению Аристотеля, соответствие философской истине требует полноты объяснения как вещественных, так и невещественных составляющих мироздания. Между тем философы как бы искусственно расширяли то или иное отдельное начало на всё мироздание в целом, как бы «охватывая» конечным бесконечность.

Аристотель как раз и преодолевает эту ограниченность путем постулата первопричины, неподвижной и бестелесной, которую он не видел и не выводил логически из реалий окружающей действительности. Но это означало, что он выходил за пределы эмпирического знания, оставаясь при этом на почве философской истины.