Россия и современный мир №1 / 2016

Внутренний выбор в пользу несвободы получил и внешнее оформление. Россия закрывается. Слова по звучанию высокие – напоминают горчаковское: Россия сосредоточивается. Но смыслы – самые низкие. Мы (как сообщество) отказываемся от решения тех проблем, с которыми был связан очередной выход в мир. Изоляция – не возвращение на единственно верный (потому что традиционный) путь, а капитуляция: признание своей несовместимости с современностью. Поэтому мы сейчас так заняты кем и чем угодно, зациклены на других (соседях, плохих и хороших, бывших друзьях, исторических врагах) и совершенно забыли о себе, о своем настоящем. Потому и внешний мир воспринимаем как чужой и враждебный: это лучшая точка зрения на себя, лучший мотив для изоляции.

Новый курс и война

Способ, который Россия выбрала для ухода от (из) мира, вполне традиционен. Милитаризация / мобилизация (в тех или иных формах) – необходимое условие для реанимации «порядка несвободы». Он наиболее эффективен именно в ситуации чрезвычайщины, когда срезаются все и всякие сложности и множественности, мир упрощается до понятной всем формулы: «мы / они» – «свой / чужой». Иначе говоря, в обычно-привычное существование входит война – сначала как идея, потом как практика.

Пожалуй, это самое поразительное из того, что случилось с нашей страной и с миром в последние два года: «война – у порога», мир поставлен под вопрос. Еще совсем недавно казалось, что человечество (и мы, как его часть) пережило войну, оставило ее в прошлом. И вдруг в считанные месяцы произошли реванш этой темы, ее экспансия во все сферы общественной жизни, ее «банализация». Откуда такая беспечность, такое легкомыслие – и политиков, и народонаселения?

У нас это, казалось бы, легко списать на советское наследие. Действительно, с момента появления Страны Советов главным жизненным резоном и для «верхушки», и для населения была война. Даже мирная повседневность уподоблялась военной: «классовая борьба», «осажденная крепость», «страна в кольце врагов», внутренние «предатели / пособники» и т.п. Эта картинка мира впаялась в сознание советского человека, став его идеологией, жизненной философией. Он мыслил милитарными категориями; главное подтверждение собственной успешности, конкурентоспособности получил в войне. «Мы – русские, какой восторг!» – эта суворовская реакция на военные победы России в конце XVIII в. лучше всего описывает наше отношение к победному 1945-му.

О милитаризме нашего массового сознания говорил, к примеру, известный социолог Г.Г. Дилигенский: «Чувство национальной гордости в советское время было, к сожалению, связано со способностью внушать страх: нас уважают, но не потому что мы живем лучше других, а потому что других пугаем»38. Надо сказать, и мир вокруг поддерживал в советском человеке это убеждение. Известный писатель Ю. Нагибин, будучи в 1970-е годы в Норвегии, где его очень тепло встречали, заметил: «А все-таки слаб человек без родины… Я это понял по отношению местных людей ко мне. “Пока есть такие люди, как вы, Россия не погибла” – и робкое, искательное заглядывание в глаза. Конечно, тут было личное отношение, я им пришелся по душе, что редко бывает, но мое обаяние хорошо подкреплялось бесстрашной пехотой, мощной артиллерией, танками, авиацией, очень окрепшим флотом и всей термоядерной мощью самого вооруженного в мире государства»39.

Однако сильнейшая потребность в самоуважении через страх (родственная, кстати, традиционному алгоритму любви по-русски: бьет – значит любит) гасилась тем историческим ощущением, которое нация вынесла из Второй мировой: только бы не было войны! Природный милитаризм советского человека «смирила» Великая Отечественная. Все советские лидеры после Сталина прошли войну или были задеты ею в более или менее сознательном возрасте. И воевать они не хотели. В значительной степени демилитаризовано – культурно, ментально – было позднесоветское (послевоенное, послесталинское) общество.

Такое впечатление война 1939–1945 гг. произвела не только на нашу страну. За ней последовал длинный демилитаризационный цикл, который сопровождался культурной демилитаризацией, демилитаризацией сознания и «элит», и народов. Конечно, к «победоносному шествию» идеи мира ситуацию после Второй мировой не свести. История холодной войны – это целая череда военных столкновений, постоянная гонка вооружений. Но и народы, и «элиты» устали от войны – надорвались, в том числе морально. В 1945 г. мир ощутил себя послевоенным – и, несмотря ни на что, все больше становился таковым. Страх нового глобального катаклизма, захвативший мировые сверхдержавы и их союзников, служил столь же надежным фактором сдерживания, что и ядерное оружие.