Россия. История успеха. Перед потопом

Среди изобретений средневековой Европы нельзя не упомянуть балдахин. Почему в домах богатых людей появились балдахины? Это был способ защиты от клопов и прочих «симпатичных» насекомых, падавших с потолка. Антисанитария сильно содействовала их размножению. Помогали балдахины мало, ибо клопы чудно устраивались в складках. В другом конце мира – то же самое. «Блохи – препротивные существа. Скачут под платьем так, что кажется, оно ходит ходуном», – пишет знатная японка XI в.[81].

Дамы при дворе Людовика-Солнце (современника Алексея Михайловича и Петра I) беспрерывно почесывались не только из-за клопов и блох. Будучи пышны телом, они не всюду могли дотянуться, в связи с чем были придуманы длинные чесалки. Их можно видеть в музеях, они из слоновой кости, часто дивной работы. В большом ходу были хитроумные блохоловки, тоже нередко высокохудожественные. Однако – нет худа без добра – всему этому ужасу (замечательно описанному, в частности, на первых страницах романа Патрика Зюскинда «Парфюмер») мы обязаны появлением духов. Это действительно очень важное европейское изобретение.

Правда, около этого времени у богатых людей в Европе уже появляются ванные комнаты. Злодей по имени Жан-Поль Марат (он же «Друг народа») был зарезан в ванне. Но бани в полном смысле слова вернулись в Европу только в XIX в. Толчок к их возрождению здесь дали те походные бани, с которыми русское войско вошло в Париж в 1814 г., но нельзя сказать, чтобы это возрождение шло быстро. Скажем, в Берлине первая «русская» баня открылась еще в 1818 г.[82] но лишь много лет спустя, в 1889 г., дело дошло до учреждения Немецкого общества народных бань, выразившего свою цель в таком девизе: «Каждому немцу баня каждую неделю», но путь к этой цели был долог. Набоков вспоминает в «Других берегах», что его спасением и в Англии, и в Германии, и во Франции в 20-е и 30-е гг. была складная резиновая ванна, которую он повсюду возил с собой. Обязательные ванные комнаты в жилищах Западной Европы – это в значительной мере достижение уже послевоенного времени.

Зато обратив взор к собственному Отечеству, мы заметим, что наша баня старше даже нашей исторической памяти: сколько Русь помнит себя, столько она помнит и свою баню. Вполне правдоподобными выглядят упоминания о банях Киевской Руси, начиная со времен княгини Ольги (которая велит приготовить баню древлянским послам), т. е. с Х в., и далее, до гибели Киевской Руси в XIII в. Кстати, тот факт, что жители Малороссии не знали бани, подкрепляет уверенность тех, кто считает их пришлым населением, выходцами с Карпат, постепенно заселившими обезлюдевшие после ордынского погрома земли Киевской Руси. Процитирую уже знакомого нам Д. К. Зеленина: «Баня характерна для севернорусских; южнорусские и белорусы моются не в банях, а в печах; украинцы же вообще не особенно склонны к мытью» (Д. К. Зеленин. Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 283). Излишне добавлять, что выводы классика отечественной этнографии основаны на исследованиях почти столетней давности. Культурная революции XX в. в СССР уравняла практически все и всех.

В Европе, даже в период «малого банного ренессанса» XIII–XVI вв. простой народ оставался немытым, и это обошлось континенту очень дорого. Упомянутая выше «черная смерть» собирала свою страшную жатву шесть лет, между 1347 и 1353 гг. Из-за нее Англии и Франции пришлось даже прервать Столетнюю войну (которую они с бульдожьим упорством вели между собой даже не 100, а 116 лет). Франция потеряла от чумы треть населения, Англия и Италия – до половины, примерно столь же тяжкими были потери других стран.

Отголоски «черной смерти» проникли тогда и в русские города, особенно в посещаемые иностранцами (в первую очередь Псков и Новгород), но размах бедствия среди наших предков – а также среди финнов, еще одного «банного» народа, – был несопоставим с тем, что пережили тогда их западные соседи. Тридцать четыре года спустя, в 1386 г., чума выкосила пограничный Смоленск, но даже самые тяжкие чумные моры нашей истории, особенно в 1603, 1655 и 1770 гг., не стали причиной ощутимого демографического урона для страны. Шведский дипломат Петрей Эрлезунда отмечал в своем труде о Московском государстве, что «моровая язва» чаще появляется на его границах, чем во внутренних областях. По свидетельству английского врача Сэмюэля Коллинса, прожившего в России девять лет, когда в 1655 г. в Смоленске появилась «моровая язва», «все были изумлены, тем более что никто не помнил ничего подобного»[83]. Проказа на Руси также была редкостью.