Россия на распутье: Историко-публицистические статьи

Первые свободные слова, прозвучавшие с трибуны Думы, были посвящены освобождению политических заключенных400, людей, совершивших действия, считавшиеся уголовными преступлениями при старом порядке вещей, но служившие тому, чтобы открыть путь новому порядку. Порыв, который диктовал страстный призыв к амнистии и побуждал образованную Россию требовать отмены смертной казни был, несомненно, благородным; и грустно видеть, что он не нашел никакого отклика в сердцах официальных советников монарха. И все же, оценивая реальное и предполагаемое значение этих мер, нельзя просто рассматривать естественные чувства и проявления человечности. Несомненно, проблема амнистии шире, чем, возможно, готово было бы признать большинство русских радикалов.

Было два способа выдвинуть требование амнистии таким образом, чтобы оно было бесспорным и несомненным. Собрание депутатов могло провести различие между преступлениями и проступками, внушенными политическим идеализмом и выразившимися в революционной пропаганде, незаконных публикациях, организациях, забастовках, даже в открытых восстаниях и рукопашной борьбе, с одной стороны, и преднамеренными убийствами и террористическими актами – с другой; прощая первые и, возможно, ходатайствуя о смягчении наказания в случае с последними. Такой подход привел бы к принятию принципа, что существуют средства, которые никоим образом не могут быть оправданы, что было бы ошибкой оставлять безнаказанными действия, которые подрывают самые основы общества и которые делают его членов заложниками страсти и фанатизма. Такая оценка была бы разумной; но ее утверждению воспрепятствовало то состояние возбуждения, до которого довело себя общественное мнение. Была другая возможность сделать требование амнистии неоспоримым: она могла привести к полному забвению всех крайностей, имевших место в противоборстве, вместе с осуждением всех мотивов, вызвавших такие крайности. Это бы, естественно, охватывало все правонарушения революционеров, даже такие как умышленное убийство, грабеж, мятеж, бомбометание; но затем такой же покров забвения следовало бы набросить на все эксцессы власти и ее агентов, яро участвовавших в подавлении беспорядков, на злодеяния карательных экспедиций, чрезмерно усердных полицейских, введенных в заблуждение «черносотенцев». И так как требование отмены смертной казни выдвигалось вместе с требованием амнистии как гарантия против непоправимого наказания, Дума могла направить свой страстный протест против жестоких наказаний. Действительно, такой подход предлагался в Думе и прессе. Но решение Думы было другим. Оно было направлено исключительно против убийств при подавлении противоправительственных выступлений, в то время как терроризм и революционный бандитизм намеренно не замечались или оправдывались как простительные проявления возбуждения. На деле заявления о высоких моральных качествах террористов, трудности провести различия между преступником и «святым» вовсе не ограничивались речами и публикациями наиболее неистовых радикалов. Так же как и лица, чьей амнистии требовали, совсем не вели себя как преступники, просящие снисхождения за свои деяния. В требовании их освобождения проявлялся дух вызова и триумфа. В этих условиях неудивительно, что монарх и его советники не проявляют желания удовлетворить повелительные требования, обращенные к ним. И вполне можно задаться вопросом: действительно ли такая агитация рассчитана на то, чтобы достичь освобождения угнетенных и прощение обид, или на то, чтобы добавить яда в общественную борьбу и сделать компромисс невозможным. Создание комиссии по расследованию незаконных действий властей является еще одним шагом в этом же направлении401. Нельзя не заметить во всех этих фактах зависимости прогрессивных партий в Думе от революционного прошлого и сил. Они не способны и не желают порвать с революционной агитацией, потому что они считают ее главным источником их силы, паром, необходимым для того, чтобы наполнить цилиндры их машины. И все же они должны знать, что, работая под таким высоким давлением, они рискуют разнести все и вся на части.

Адрес в ответ на речь императора вызывает возражения иного рода. Он задумывался для того, чтобы воплотить в себе все охватывающее заявление о реформах. Два вопроса возникают при его прочтении. Разумно ли выдвигать своего рода резюме, в реальный смысл которого едва ли можно было вникнуть за три дня, посвященные его обсуждению402? Сформулированы ли требования, выдвинутые в адресе, в осторожной и подобающей манере?