Россия – наша любовь

Сборник рассказов под названием «Ранний свет» был издан в том же издательстве и сыграл поистине «светлую» роль в нашей московской жизни. Отчасти это была ранняя проза Августа Ефимовича, когда он еще жил в Воронеже, связанная с той реальностью; она источала тонкое понимание человеческого поведения (во время перевода мне пришла мысль, что она написана в хорошем жанре советского бихевиоризма). Когда я впервые позвонил им, никого не было дома, они отдыхали в одном из подмосковных домов творчества для писателей. Когда же я, наконец, их застал, то услышал: «Приезжайте к нам, пожалуйста». Поскольку через несколько дней я ожидал вновь «получить» жену, я назначил встречу на определенный день после ее прибытия.

Мы поехали на метро с наших Ленинских гор на Тверской бульвар. Ах, что это был за дом на Тверском бульваре! С ним связаны самые счастливые воспоминания. Одно из немногих мест, которое практически не пострадало из-за реконструкции города. Широкий бульвар, с обеих сторон тротуары и проезжая часть, по которой тихо снуют троллейбусы. Посередине аллея, немощеная, засаженная деревьями. Скамейки, а на них бабушки и закутанные дети, которые во что-то играют, все время получая указания: «Вовка, оставь!», «Вася, не сиди на земле!». За узкими столиками пенсионеры играют в домино. Чуть дальше два театра, один очень известный «На Бронной», где царит режиссер Анатолий Эфрос.

Заходим во двор с газоном, поросшим сорняком и кустами. В двухэтажном доме, где в 1812 году родился Александр Герцен, внебрачный сын Ивана Яковлева («дитя сердца»), сейчас находится Литературный институт им. Максима Горького, который готовит поэтов, прозаиков, драматургов и других людей пера. Именно здесь Виктор Ворошильский прозрел и вернулся совершенно другим человеком. Посреди сада, который окружает дом, стоит статуя Герцена. Во флигеле живут писатели, в том числе, со стороны улицы, Август Ефимович с женой и дочерью (студенткой иберистики). Три микроскопических комнатки и кухня после многочисленных, как видно, перестроек бывших больших комнат. Мы сразу почувствовали себя будто среди родных. Стол ломится от вкусных блюд, приготовленных Раисой Ефимовной. Форшмак и фаршированная рыба с изюмом, баклажанная икра, отличный торт-безе под названием «Весна» – все это собственного приготовления. И было о чем поговорить. Все вместе создавало теплую атмосферу. И мы поняли, что будем здесь частыми гостями.

Действительно – мы всегда могли заглянуть сюда и отдохнуть, в том числе и духовно, после различных тягостных встреч. Хозяин, седовласый, с сияющим добротой розовым лицом, объединяет людей своей сосредоточенностью и готовностью дарить собеседнику сердечную улыбку. Всякий раз постоянно звонит телефон, приходит кто-то из знакомых, чтобы получить совет. Раиса Ефимова, пухленькая, с трясущейся головой (у нее какие-то проблемы со здоровьем) подает чай, поддакивает. Муж всегда прав. И, возможно, так оно и есть. Иначе откуда все эти люди? Видно, что их обоих знают и любят. В этом доме царят необычайный покой и гармония.

В свободное время Август Ефимович читает нам фрагменты своей эпопеи, которая вскоре будет опубликована на русском языке, а затем – в 1968 году – по-польски под названием «Жизнь и подвиги Родиона Аникеева» в переводе нашей «бабуси Зоси», то есть Зофьи Корчак-Завадзкой. Я написал к польскому изданию предисловие: мне казалось, что в романе есть что-то, что отдаленным образом напоминает «Похождения бравого солдата Швейка». (В советских реалиях солдата Швейка покажет куда более остро представитель следующего поколения – Владимир Войнович в своем романе «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», долгое время известного читателю в самиздате или зарубежном издании. Интересно, что оба автора работали над аналогичными фигурами в одни и те же шестидесятые годы).

Мы очень любили проводить вечера вместе, когда никто не беспокоил, и Август Ефимович рассказывал свои истории. Он был отличным рассказчиком, умея придавать необычайную пластичность персонажам и событиям, о которых рассказывал тихим, спокойным голосом. Так же как в его ранних рассказах, когда он еще не знает(!) страха. То, что он создал после того, как «арестовали» его повесть «Григорий Пугачев», уже никогда не было написано с такой абсолютной открытостью. Чувствовалось, что часть его знаний и таланта осталась за пределами работ, предназначенных для публикации. Из уст Явича мы впервые услышали выражение «арест» в отношении литературного произведения (в Польше в таких случаях говорят о конфискации). Позднее оно будет широко использоваться в связи с задержанными, как казалось вначале, всеми машинописными копиями романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба».