Семин талантливо и увлеченно описывал окраину своего родного города – Ростова-на-Дону. Хотя тема и была не нова, она была им новаторски переработана. Семин отказывается от всякой фантастики: «Мне совсем немного нужно – чтобы глаза мои всегда были открыты», – вкладывает он признание в уста своего главного героя повести «Сто двадцать километров по железной дороге». Это кредо присутствует также в его повести «Ласточка-звездочка», которая отсылает к его детству и юности во время немецкой оккупации. Меня тогда поразило особое отношение молодого главного героя – вероятно, alter ego
автора – к ненавистному оккупанту: чувство ненависти спотыкается о впечатления от «другого немца», когда оказывается, что ненавидеть намного легче, фантазируя. Что делать с этим случайным проявлением симпатии? На страницах советской литературы я не встречался до этого ни с описанием подобных дилемм, ни с такой многозначительной пластичностью при воссоздании атмосферы в городе накануне вторжения немцев и в первые дни оккупации. На страницах «Нового мира», в добрые времена редакторства Твардовского, была опубликована третья повесть Семина «Семеро в одном доме» (1965). Только после этого разразилась буря. Никто не ставил под сомнение литературную ценность прозы тридцатитрехлетнего автора, возмущал сам образ жизни на окраине города, показанный с характерной для Семина яркостью и многозначительностью, образ, не внушающий ничего радостного. Даже наиболее гневному критику – Валентину Осоцкому – описание жизни семерых жителей в одном доме показалось талантливо правдивым, однако действующим удручающе. Нас же, польских читателей, именно эта правда жизни на окраине, выраженная с таким мастерством, пленила своей необычайной достоверностью. Мой голос – рецензия и обсуждение трех работ Семина – дошел до него, уж не знаю, какими путями. Друзья перевели для него на русский рецензию на повесть «Ласточка-звездочка» («Новэ Ксёнжки», 1967), статью из журнала «Политика» («Dwa nazwiska: Siomin, Wojnowicz» /Две фамилии: Семин, Войнович/, 1969) и еще что-то. Видно, они тронули его как знак того, что его ценят не только в Советской России. Из нескольких полученных от него писем вырисовывается портрет хорошего, чуткого человека, жаждущего контакта с людьми, которые его понимают и понимают то, чем он делится со своими читателями.28 декабря 1967 г. он пишет: «Рад был вашему письму, вашим поздравлениям. Право, нам пора уже встретиться и поговорить. Не так давно мне принесли перевод вашей статьи, Ренэ. Я опять перед вами в долгу. Я имею в виду подборку небольших статей о советских писателях в польских газетах, [Викторе – Р. С
.] Некрасове, Пановой, Аксенове, Окуджаве и т. д. Целый разворот. Газету выписывает один из преподавателей кафедры иностранных языков Ростовского института, Милясевич, с Милясевичем работает мой приятель, таким образом я получил перевод вашей статьи. Благодарю. Компания, в которой вы поместили меня, весьма приятная, и заметка ваша более чем лестна. Порадовало меня и ваше сообщение об „Асе Андреевне”». Сегодня я не могу вспомнить, о ком идет речь. Что касается статей, то, скорее всего, они были опубликованы на страницах журналов «Пшеглёнд Культурльны» (1962) и «Политика» (1965–1966). «Я и не знал, – продолжал Семин, – что рассказ переведен. Конечно, рад бы получить книжку, но, честное слово, мне просто совестно затруднять вас такой просьбой». И еще он спрашивал в связи с нашими предложениями о приезде в Варшаву: «Каким путем устроить мне вызов в Польшу? Через издательство „Чительник”? У меня нет никакого опыта в таких делах. Был бы рад такой возможности еще раз побывать некоторое время в Польше». Он не уточнил, когда раньше бывал в Польше. Приглашение от издательства «Чительник» получить не удалось, а мы, возможно, сами его не отправили, хотя делали такие приглашения практически массово. Вероятно, помешали мартовские события 1968 года, наступившие меньше чем через два месяца после того, как это письмо пришло в Варшаву.Переписка продолжалась, но только через два года удалось порадовать Семина. 27 марта 1969 г. он сообщает: «Очень обрадовался вашей посылке. Две повести и рассказы! Я думал, что книжка будет тоньше – вы мне писали о „Ста километрах”. Обрадовало меня, что в книжку вошли рассказы из самого первого моего сборника „Шторм на Цимле”. Надо будет их перечитать, а вдруг они не так уж плохи! […] А как в Варшаве? Оттепель? Очень хорошо представляю себе Краковское предместье и площадь на Старом Мясте и совершенно варшавский табачный, сигаретный запах во всех кафе, гостиницах. В Москве тоже много курят, но Москва мне почему-то помнится кофейным запахом, а Варшава табачным. В Ростове пахнет пылью. Город у нас степной, его продувают ветры, а в этом году целый месяц бушевали пыльные бури. Зимой это редкость и для наших мест».