Россия – наша любовь

Впрочем, настоящий Питер нам показали наши друзья: Семен Ланда, а затем Борис Егоров. Первый из них – Петербург Пушкина, второй – Петербург Достоевского. И еще прозаик Виктор Конецкий с любовью провел нас по его закоулкам.

Виктор Конецкий

Позволю себе сделать небольшое отступление. Виктор Конецкий, уроженец Ленинграда, также принадлежал к уже упоминаемым шестидесятникам. Его имя не было в той же степени на слуху, что имя Василия Аксёнова, он был несколько в стороне, но с новой волной его объединяло одинаковое отвращение к заезженным фразам, стремление к переоценке навязываемых мнений и концепций, этических и общественных установок, ранее считавшихся непоколебимыми. Он был чуть старше тех, кого чаще всего тогда упоминали, – Аксёнова или Гладилина, за плечами у него немалый опыт выпускника военно-морского училища, он был моряком, затем капитаном, руководил боевыми кораблями в Арктике, перевозил продукты для расположенных там лагерей. Он мало говорил об этом, но мне глубоко в душу запал его рассказ о доставке коров, на которых набросились изголодавшиеся по женщинам заключенные. Ему довелось увидеть немало. Герои его прозы – это обычно уставшие люди, терзаемые отсутствием возможности наладить свою жизнь ни на суше, ни на море. В семидесятые годы он все еще ходил по морям. В ноябре 1968 года мы получили от него письмо из… Гданьска. Сообщал нам, что пишет в спешке. Был тогда помощником капитана. Накануне они бросили якорь в Гданьске у второй угольной гавани и собирались пробыть до восьмого или девятого числа, а затем отправиться в Лондон. Приглашал нас к себе, на корабль «Челюскинец». Предлагал воспользоваться его возможными гонорарами от издания его книг в Польше для поездки в Гданьск.

Однако это был не лучший год для путешествий. С мартовских событий прошло несколько месяцев, и начало учебного года не обещало ничего радостного. Мы выслали ответ на ленинградский адрес, куда он должен был вернуться через месяц. Мы уже были старыми друзьями, я уже перевел несколько его рассказов[203] и с радостью отправил ему.

Мы встретились в Ленинграде только через несколько лет. Мы встречались и у него дома, и у нас – в давнишней гостинице «Октябрьская» напротив вокзала. Он был тогда в первый раз женат на красивой актрисе Марианне Яблоновской (фамилию она унаследовала от каких-то своих польских предков), которая ездила с выступлениями по стране. Так что виделись они редко – когда она выступала на домашней сцене, он был далеко в плавании, и наоборот. Так уж вышло, что как раз они оба были на месте. На вечер а-ля фуршет было приглашено много людей, поэтому поговорить было непросто. Мы обменялись несколькими не очень важными замечаниями, и в какой-то момент наедине он прошептал мне на ухо: «Рене, никогда не оставляй Викторию надолго, потому что это может плохо кончиться…».

Позже мы пригласили их в нашу гостиницу перекусить – у нас был номер с нишей, гостиной и большим холлом – «как в лучших домах Парижа», если бы не тот факт, что в огромной ванной комнате, прямо рядом с унитазом стояла палка с коричневым концом, назначение которой мы сразу выяснили при смывании воды. Я рассчитывался с официантом в холле. После оплаты счета он заявил: «Поляки – хороший народ. Носки есть?». В ответ, чтобы он отстал от меня, я предложил ему одну пару; потом меня мучили сомнения, не было ли в ней дырок. Это были времена большой польско-советской гостиничной торговли. Еще один подобный ленинградский эпизод мне припомнился в связи со сказанным. Мы шли по Невскому, в джинсах и замшевых куртках. К нам подошли симпатичные молодые люди и сразу предложили купить нашу одежду; их не удивил наш отказ, а потом они стали гадать, из какой страны мы приехали: начали перечислять по очереди все страны соцблока, и когда я сказал что-то вроде: «Вы будете смеяться, мы из Польши». Девушка ответила с некоторым удивленным разочарованием в голосе: «Хм, поляки, а хорошо смотритесь!». Сложно передать, насколько это нелепо прозвучало, подобно тому, что, смеясь, повторяла Анна Ахматова, когда, вернувшись в очередь, услышала от одной из стоявших: «Вас здесь не стояло».

Но вернемся к Виктору Конецкому. Через какое-то время мы получили от него письмо, в котором горечь расставания с женой он представил в юмористической форме в качестве реакции на полученную от нас открытку из Казимежа, на которой этот городок представился ему тихим местечком, где по утрам так громко поют петухи, что их слышно на другом берегу реки. На открытке он разглядел купающуюся за кустами Викторию, а вот меня не нашел. И советовал не оставлять купающуюся жену одну, о чем должен был свидетельствовать его опыт – он расстался с Марианной, а все потому, что не всегда был рядом.