Россия – наша любовь

С годами страхи и связанные с ними привычки как-то развеялись, особенно после многих лет брака с Юной. Старую скромную квартиру, практически без мебели, сменила нормальное многокомнатное жилье со всеми удобствами, как тогда говорили. Проще стало с загранпоездками: Семена – в Польшу, Юны – во Францию. Забылся страх прослушки. И все же никто иной как Семен спрашивал Анджея Валицкого, а потом и нас, что написать о нас в обязательно составляемом им отчете. Мы знали, что каждый из приезжавших должен был отчитываться о своих встречах, темах бесед, но только он нам об этом сказал напрямую, как о чем-то неизбежном и естественном. Нас развеселило это проявление дружеской верности.

Следующая наша встреча, уже с ними обоими, оказалась необычной. Мы приехали в город на Неве официально в командировку и должны были жить в гостинице Академии наук, рядом с Малым Эрмитажем, на бывшей Миллионной улице, которой по иронии судьбы при советской власти дали имя Халтурина, плотника-народника, совершившего теракт в Зимнем дворце, в результате которого погибло большое количество людей. Александр II, в которого метили террористы из Народной Воли, чудом уцелел в этой бойне. Когда мы приехали, оказалось, что центральное отопление не работает, поэтому в номере было почти так же, как снаружи. Обмен мнениями с управляющей прошел в довольно острой форме: она потребовала от нас каких-то дополнительных круглых печатей, мы уже довольно сильно разозлились и заявили, что когда «ваши» приезжают «к нам» и хотят поехать, например, в Краков, то от них никто не требует никаких печатей. В ответ мы услышали: «Может быть это у вас, в ваших демократиях – это слово было произнесено с крайним презрением – так бывает, но у нас – порядок». Стало ясно, что на Халтурина не удастся остановиться даже на одну ночь, мы взяли свой нераспакованный багаж и, к удивлению товарища управляющей, вышли, как Керенский, «в неизвестном направлении» (цитата из Краткого курса ВКП(б)). Возможно, она подумала, что мы, разочаровавшись, вернемся в Москву?

Тем временем мы поймали такси и без предупреждения поехали к Ландам. То есть они оба знали, что мы приезжаем, но мы собирались сначала заселиться (прописка обязывала!) в гостинице, а затем переехать к ним. Тогда квартира была скромной, но хозяева были чудеснейшие. Юна постоянно смеялась, мы были ею очарованы с первого взгляда. У нас были тысячи тем для разговоров, как всегда – на кухне. Основным блюдом была жареная на нерафинированном подсолнечном масле, сырая, нарезанная кружочками картошка с неповторимым вкусом (вкуснотища!), посыпанная зеленым луком и чем-то еще. Но главной была картошка! В те годы ее уже не сушили, как в студенческие годы. Так было во всех домах наших друзей. Кухня, жареный (иногда еще и вареный – к селедке) отличный картофель, обязательно купленный на рынке, и в качестве дополнения различные другие деликатесы в зависимости от возможностей. И бесконечные разговоры…

Не менее забавной была сцена варки бульона Семеном. Юна была на работе в Эрмитаже, а ему было дано задание нас накормить. Мы застали его на кухне в момент борьбы с тощей не до конца ощипанной курицей – он пытался засунуть в кастрюлю с кипятком торчавшие из нее с когтями куриные лапы. Его остановил наш окрик: «А где коренья?!» Такие куры в магазинах назывались «отечественными», в отличие от импортных, тщательно упакованных, круглых, в основном венгерских. И само название, как и отсутствие кулинарного опыта у нашего друга развеселили нас, а хозяина не смутили.

Семен Ланда был известным полонистом, сотрудничал с Институтом литературных исследований ПАН, в первую очередь с теми, кто занимался творчеством Мицкевича – многие годы он готовил один из томов летописи жизни и творчества поэта, касавшегося его пребыванию в России. Остается сожалеть, что из-за упорства Юны его летопись не была сокращена (следовало убрать включенные в нее почти все публикации Семена о Мицкевиче) и не опубликована, хотя подготовленный том был больше по объему, чем остальные тома серии. Сегодня же эта работа заброшена, поскольку пришли к выводу, вероятно, ошибочно, что ранее, в ПНР, слишком большое значение приписывалось пребыванию Мицкевича в России…

* * *

У Семена были хорошие друзья в Русском музее, и, зная о нашем интересе к живописи, особенно рубежа веков, в то время не выставлявшейся и осужденной за «формализм и трюкачество», он однажды утром спросил нас, не хотелось бы нам посетить закрытые фонды, недоступные простым смертным. Нам казалось, что мы окажемся в каком-то подземелье, пойдем в подвалы, где эти запрещенные работы будут лежать в куче и будем рыться в них, чтобы вытаскивать один шедевр за другим. Тем временем сопровождавшая сотрудница музея провела нас по винтовой лестнице через многочисленные коридоры к двери, которую она открыла сложным ключом. Мы оказались в начале анфилады больших залов с пустыми стенами, без висящих картин.

– С чего начнем?

– Кандинский, – говорит Семен.

– Пожалуйста.