Россия – наша любовь

Спустя годы он «получил» квартиру в хрущевке – две комнаты на троих: жены, его самого и их сына. У него был этот «кабинет» на Фонтанке (возможно, вся квартира когда-то принадлежала семье, но мы не решались об этом спросить). После перемен 1990-х годов такое место в самом центре стало лакомым кусочком, поэтому под видом капитального ремонта жильцов выселили. Штакельберг был последним, кто покинул здание, после того как были уже отключены вода и электричество. Многие из его бумаг и книг были потеряны во время переезда. С этого момента ему пришлось ютиться в двух маленьких комнатах со всей семьей, которая выросла и насчитывала уже пять человек (он, жена, сын, невестка и внук). Как и все хрущевки, к 1980-м годам она производила ужасное впечатление: неотремонтированные лестницы, сыплющаяся штукатурка, грязь и сорняки вокруг. А посреди квартиры – комната, заваленная бумагами, коробками с папками, книгами, с небольшим рабочим столом и спальником. Мы пили чай на большой кухне. К тому времени Юрий Иванович уже полностью ослеп, но продолжал стараться работать, наняв секретаря.

Юрий Иванович был чрезвычайно отзывчивым человеком. Многие наши исследователи получали от него копии, переписанные документы, а затем и фотокопии, не говоря о разной информации, которую только он знал, как проверить. И мы не раз пользовались его добротой.

Он очень редко жаловался. Но однажды на наш вопрос, рад ли он возвращению названия Петербург, ответил: «Разве это Петербург? Нет, это по-прежнему Ленинград!». Его Петербург ушел навсегда. В одной из бесед была затронута тема кладбищ, и Юрий Иванович мимоходом упомянул, что его недавно умершую тетю не разрешили похоронить в семейной гробнице, присвоенной государством. А затем, указывая на мраморную облицовку некоторых домов, он добавил: «Все это мрамор с кладбищ, использованный в разных целях в двадцатые и тридцатые годы. Я сам был свидетелем!».

Его долгое время не пускали в Польшу. Когда ему, наконец, удалось получить разрешение, в 1988 г. была опубликована его книга о повстанческих печатях 1863–1864 гг. – «Pieczęcie powstańcze 1863-1864» с предисловием Стефана Кеневича, который в интервью для журнала «Политика» назвал эту публикацию, что было для него редкостью, «гениальной». Проделанный автором анализ сотен польских печатей 1863–1864 годов и выводы, сделанные на его основе, поражают огромным объемом работы и скрупулезностью, знанием нумизматики, сфрагистики и истории Январского восстания.

Тогда мы показали ему Варшаву. Прямо, с длинной бородой, он ходил, опираясь на трость, и был похож на сказочного персонажа. Дети в парке Лазенки в восторге бегали за нами, крича: «Карабас-Барабас!», либо стояли и смотрели на него с открытыми ртами. Потом он отдыхал с нами в нашем домике в Залесе, и, когда приходил утром завтракать, наша бульдожка Сапа неизменно развязывала ему шнурки, и он терялся и не знал, что делать… В конце концов, он их снова завязывал, и тогда собака снова принималась за работу.

Он приложил немало усилий для подготовки к печати «Седмицы» Николая Ивановича Павлищева, которую он сопоставлял с рукописью, дополняя тексты, удаленные самим автором и подвергнутые цензуре. К сожалению, книга появилась без его ведома, и что еще хуже, переводчик приписал себе всю редакционную работу и, кроме того, сделал неуместные комментарии в адрес издателей серии о Январском восстании. Поэтому я опубликовала в нескольких научных журналах письма, полные протеста, в связи с этим изданием, что должно было принести ему какое-то удовлетворение. Так может сложиться у нас судьба самых честных полонофилов, всегда подозреваемых в злых умыслах…

Марьянка и Володя

Полной противоположностью захламленному до невозможного дому непрактичного ученого, одержимого архивами и книгами и ставшим в конце жизни совершенно беспомощным, была семья Марьяны и Володи Узилевских (мы не можем вспомнить, кто рекомендовал нас им).