Россия – наша любовь

Когда мы приехали в Тарту по железной дороге, старый университетский городок произвел впечатление отличное от столицы. На тихих улочках в основном слышен был эстонский язык, а высокие деревянные дома наверняка помнили те времена, когда сюда массово приезжали польские студенты из края, лишенного высших учебных заведений. Тарту в то время назывался Дорпат или Дерпт. Согласно письму Лотмана Егорову, мы прибыли 6 ноября 1965 года[210]. Нам показывали город Юрий Михайлович и Вальмар Адамс, эстонский поэт, друживший с умершим в Таллине 20 декабря 1941 года Игорем Северяниным, и Мстиславом Добужинским из «Мира искусства», проиллюстрировавшего один из его довоенных сборников стихов. У Адамса жизнь не была легкой. После двухлетней стажировки в Карловом университете в Праге он вернулся в Эстонию, сразу после этого он был принят на работу в Тартуский университет, но также быстро уволен за свои левые взгляды. Вскоре началась война, и Адамс был отправлен в немецкие казематы. Ему удалось избежать расстрела благодаря вмешательству Союза писателей Эстонии и видных профессоров. В советской Эстонии он снова оказался в лагере в 1951 году по подозрению в контактах с властями во время немецкой оккупации и за «декадентские стихи». После освобождения в 1955 году он был восстановлен в должности доцента университета – на двадцать лет. Таким образом, до пенсии он мог оставаться в дружеском кругу Лотмана и Егорова. Он читал лекции, писал стихи… Когда мы с ним беседовали, было видно, что что-то его огорчало, о чем-то он тосковал. Он интересовался, сохранился ли в Польше ПЕН-клуб, упомянул, какая это замечательная надпартийная организация, действующая без границ, как он остро ощущает его нехватку. Затем мы посетили знаменитый университетский карцер, весь испещренный рисунками и надписями, нам вспомнились различные истории о бурсе, столь характерные для обычаев этого специфического для Российской империи учебного заведения, долгое время сохранявшего свой статус и немецкий язык в качестве языка преподавания, а также многочисленные студенческие корпорации.

С Адамсом мы переписывались многие годы, но попытки пригласить его к нам не увенчались успехом. А ему так этого хотелось! 7 января 1968 года он, поздравляя нас с наступающим 1968 годом, желал удачи, счастья, радости и мира не только нам, но и всему польскому талантливому, гордому и свободолюбивому народу. Вспоминал, что во время его пребывания в Польше (на съезде ПЕН-клуба в 1930 году) ему сразу пришлось по душе все польское, и он сохранил эту любовь на всю жизнь. Его польские друзья (Тувим, Каден-Бандровский) давно уже умерли, но, насколько это возможно, он старался не терять связи с культурой польского народа. Он называл поляков французами Востока, отмечая, что в Польше все элегантно, душевно и живо. Даже журнал «Пшекруй» за три злотых намного лучше, чем раздутый и скучный «Огонек». И хотя, как он подчеркивал, он с трудом читал по-польски, но все-таки подписался на «Пшекруй», восхищаясь его легкостью, элегантностью и культурой.

Ни мы, ни Адамс не предвидели, какие через два месяца, начиная с Международного женского дня 1968 года, начнутся события…

Между тем, всю вторую половину дня 6 ноября 1965 года мы провели у Лотманов. Мы не решались дольше оставаться в их доме, понимая, насколько они заняты.