Россия – наша любовь

Надежда была известным в столице человеком. Она окончила консерваторию, у нее было много учеников. В молодости она должна была быть очень красивой; впрочем, она сохранила привлекательность до глубокой старости, пленив даже несклонных к вежливости польских продавщиц… Я помню, как однажды, во время посещения нашего гуру Юлиана Григорьевича Оксмана, о котором еще пойдет речь, я спросил его, знает ли он жену академика Виноградова (он знал всех, не только в Москве). Он ответил, сощурив глаза, чтобы лучше видеть того, о ком говорил, и крепко обняв руками заваленный бумагами письменный стол: «Кто ее не знает? У нее было количество любовников, превосходящее всякое воображение». Оксман обожал подобные преувеличения, и мы, зная об этом, обожали его слушать.

* * *

В Институте истории ПАН «молодежь» также опекала иностранцев, которые приезжали на конференции и научные стажировки. Я была главным опекуном советских историков. Со временем их становилось все больше и больше. Лишь с немногими у нас сложились длительные дружеские отношения. Забота о большей части воспринималась как обременительная и быстро улетучивающаяся из памяти обязанность. Однако были и те, с кем мы переписывались и встречались в Польше и в России в течение следующих нескольких десятилетий, вплоть до сего дня; с некоторыми из них мы с грустью простились, когда они уходили от нас навсегда…

Однако не обходилось без конфликтов. Особенно допек меня некий Манусевич. Он был профессором в Институте славяноведения АН СССР, в то время размещавшемся в очаровательном доме в том же Трубниковском переулке под номером 30а, в типичном для Старого Арбата особняке с небольшим садом. Мы знали о прибывшем, что он публиковал работы о Польше во время заключения пакта между Сталиным и Гитлером и после 1939 года, охотно цитируя в них слова Молотова об «уродливом детище Версальского договора». Я встретила его – как и следовало – на вокзале, отвезла на машине ПАН в Бристоль, где он получил комфортабельный номер. Затем я сопроводила его, как он хотел, в соответствующий архив, чтобы он мог просмотреть описи и заказал дела на следующий день. Прощаясь со мной вечером, он пожаловался, что в номере нет письменного стола. Позже начались звонки. Когда я поднимала трубку, помимо своих следующих пожеланий, я снова выслушивала перечень того, почему он не может работать без рабочего места. Когда Ренэ подходил к телефону, вместо приветствия слышал повелительный возглас: «Сливовскую!» (тогда он обычно вешал трубку).

Наконец, мы встретились в связи с каким-то нетерпящим отлагательств делом, и я вновь услышала об этом несчастном письменном столе… Я любезно ответила что-то в таком роде: «Да, действительно, у нас случаются досадные моменты. Бывает даже, что не закажут гостиницу или вместо машины приходится бежать за такси. Мне часто приходится испытывать стыд и извиняться. Ну, а в гостиницах никогда не бывает письменных столов. Зато у вас сразу имеется доступ в архив, вы получаете описи и без усилий получаете дела. С другой стороны, когда я и мои коллеги приезжаем к вам, то получаем академическую гостиницу, письменный стол, есть машина, которая нас везет в гостиницу, но я долго жду за этим письменным столом разрешения на работу в архиве, более того, я не получаю описи и так далее. Поэтому я не знаю, что следует называть хорошими условиями труда». Александр Яковлевич – потому что именно так следовало обращаться к Манусевичу – был явно в ярости. Я отвезла его через несколько недель на Гданьский вокзал (Центрального вокзала еще не было), мы холодно попрощались, и я надеялась, что мы больше не увидимся.

Через какое-то время меня вызвали к профессору Мантейфелю. Я вошла как всегда неуверенно, потому что директор, хотя и открытый к общению, вызывал у многих из нас, молодых сотрудников, настоящий страх, смешанный с уважением. И что же я услышала. Профессор характерным голосом, отделяя и растягивая слоги, произнес: «На Вас поо-оступил доо-нос. Из иностранного отдела ПАН мне написали, что то-оварищ Манусевич жаловался на Вас и про-о-сил, чтобы больше Вы никогда не опекали советских истоо-риков. Я должен извиниться перед Ваа-ми и не могу Вас заверить в том, что подобные инциденты не повторятся. Мы не имеем никакого влияния на то, кто к нам прии-ез-жает». Излишне говорить, что я была удивлена и тронута. Это произошло еще до Октября, и оттепелью еще ни пахло; я убеждена, что человек без научной степени и достижений в науке в такой ситуации, будь он в другом институте, потерял бы работу.

Однако у меня было то преимущество, что я уже сопровождала нескольких историков из Института славяноведения АН СССР, в том числе директора Ивана Хренова, поэтому я могу спросить их, неужели они действительно не хотят, чтобы я с ними работала в Варшаве… В коридорах того же института мы с Манусевичем часто сталкивались, каждый раз делая вид, что не знаем друг друга.