Россия – наша любовь

О встречах с Хреновым я хотела бы написать больше. Он был представителем советской номенклатуры, в науку попал случайно, занимался революцией 1905 года. На руке у него была татуировка в виде якоря, он любил польку и оперетту. Я ничего больше о нем не знала. Я лишь обратила внимание на то, как вокруг него скачут наши партийные историки, освобождая меня от работы с ним. (В принципе сопровождение важных гостей – это прекрасная возможность понаблюдать за поведением своих соотечественников: кто и насколько низко кланяется и что пытается уладить, кто берется за бумажник, чтобы ассистенту не приходилось давать чаевые официанту и гардеробщику, составляющие значительную часть его бюджета, которую ему никто не возместит и т. д.).

Иван Хренов как раз приехал на очередной съезд Общества любителей истории, который проходил в атмосфере октябрьских перемен и прилета делегации во главе с Хрущевым, о которой говорилось, что прибыла на Ту-104, а отлетела МиГ-ом после смещения маршала Константина Рокоссовского, триумфального возвращения Гомулки, манифестации в городе и т. д. Заседания проходили, как и положено заседаниям; с них исчезали все более и более вовлеченные участники с обеих сторон. Гостем никто не заинтересовался и вокруг него образовалась пустота, которую он не мог не заметить. Мы занимались им с удвоенной заботой, считая, что гость – это гость, и мы должны об этом помнить. Мы даже привлекли красивую сестру Ренэ, которая тогда была студенткой философского факультета, чтобы она сходила с ним в оперетту. Она вернулась и сообщила, что гость настолько «надушен», и при этом «Шипром», что трудно вынести. Одеколон марки «Шипр» действительно имел чрезвычайно сильный аромат и был единственным доступным в СССР. Из женской парфюмерии, кроме аромата ландыша, самой дорогой была «Красная Москва», также с сильным ароматом. (Эти духи, полученные как-то в подарок, долго стояли в нашем доме, пока однажды не выяснилось, что это лучший способ для отпугивания кобелей от нашей любимицы бульдожки Сапы, когда у нее была течка; мы искали эти духи спустя годы, но они бесследно исчезли… А жаль).

Чтобы отвлечь внимание от напряженных событий в столице, мы поехали с Иваном Александровичем втроем на служебном автомобиле ПАН в наш любимый Казимеж; была прекрасная погода – день пролетел незаметно. В Варшаве мы покупали пластинки с записями его любимых полек, мы возили гостя то и дело в его посольство к радости нашего водителя, внимательно следившего за слегка напуганным пассажиром. Мы везде говорили по-русски, чтобы он не думал, что мы боимся антисоветских настроений. Перед отъездом я подошла к председателю Общества любителей истории, беспартийному профессору Станиславу Хербсту, и объяснила ему всю ситуацию, попросив, чтобы, кроме меня, сопровождающей без научной степени, кто-то из профессоров и членов совета Общества проводил и попрощался с директором, раз все окружавшие его ранее товарищи исчезли. И в конечном счете все прошло как надо.

По сравнению с последующими директорами Института славяноведения АН СССР Хренов, несомненно, был самым доброжелательным и терпимым. Именно во время его «правления» была создана и развивалась группа структуралистов, не получившая особой общей поддержки, но и не преследуемая, хотя то, чем занимались Вячеслав Иванов, именуемый Комой, Борис Топоров и Владимир Успенский – впоследствии всемирно известные ученые – было ему совершенно чуждо; возможно, он даже не понимал, о чем они писали и что обсуждали. Но при этом он никого из них не травил. Точно так же он порядочно повел себя в отношении нашей подруги Нины Дубровской – как она рассказала нам, когда она выходила замуж за венгра Дьюла Кирая. В отличие от других, Хренов не обвинил ее в «предательстве родины», не уволил с работы, а пожелал ей счастливых и долгих лет супружества. Надо сказать, что и для нас Иван Александрович сделал много хорошего – он помог нам, когда речь зашла о моем приезде в Москву, где Ренэ получил полугодовую научную стипендию, облегчил доступ к архивам и прочее.

Его преемники: Иван Удальцов, занимающийся историей «построения социализма» в Чехословакии и публикующий по этой теме статьи и монографии, советский посол во время «Пражской весны», а также академик Дмитрий Марков, литературовед, болгарист, были типичными представителями советской номенклатуры, поэтому, по возможности, мы избегали контакта с ними.

* * *