Россия – наша любовь

Илья Миллер, грузный сорокалетний мужчина (я едва доставала до его плеча), вскоре отпустил бороду. Седая борода и зачесанные назад волосы придавала его виду авторитетность. Он говорил медленно, причмокивая толстыми губами, и растягивал слова «Таак, та-ак», с которых привык начинать беседу. Далее он продолжал говорить по теме, всегда мудро обходя любые политические рифы. Общению с ним – мне постоянно назначали сопровождать его, когда он приезжал в Польшу – способствовали его непрофессиональные увлечения: кино и живопись. Когда не было заседаний, мы вместе бегали на выставки, а по вечерам во все кинотеатры, где показывали хоть что-то интересное. А тогда было на что ходить – репертуар был превосходным, привозили лучшие фильмы самых известных режиссеров итальянского неореализма, французской новой волны, отличные вестерны. Гость восхищался расцветом польского кино, а мы – советскими фильмами периода оттепели. Посредственное американское кино не завозили, а лишь только то, что стоило увидеть, за исключением, естественно, тех фильмов, где была явная критика соцблока и СССР. Скверные советские производственные картины долго не задерживались на экране, если только усердные учителя не заставляли школьников смотреть их. Мы также не пропускали ни одной выставки.

Мы бывали друг у друга дома, особенно когда Илья Соломонович во второй раз женился на Анне Федоровне, симпатичном враче, блондинке с пышными формами, с которой он познакомился во время отпуска на юге. Когда у них родился сын, мы их неоднократно навещали в их квартире в Вишняковском переулке, а позднее на улице Землячки, каждый раз задаваясь вопросом, кем он был, и сразу забывая полученную информацию (теперь улица Землячки стала, как и прежде, Большой Татарской). Коридор и комната были заставлены сверу донизу русскими и польскими книгами. Он давал нам советы и одаривал труднодоступными изданиями, и мы также старались отплатить тем, что было легче достать у нас. Мы обычно сидели за столом, заставленном – как во всех московских домах – всем тем, чего не было в магазинах, а рядом с нами в коляске сучил ножками маленький Алеша. Часть деликатесов, особенно вкуснейшие конфеты, были получены от благодарных пациентов, чего никто не скрывал. Это был один из редких домов, где людей не принуждали выпить. Мы не совсем понимали, откуда у хозяина дома возник интерес к истории Польши. Мы осознавали, что во время войны он оказался в нашей стране, но он никогда не надоедал рассказами о том, как он «освобождал» наши земли.

По нашему вызову Илья Соломонович приехал с женой и сыном в Варшаву. Они остановились у нас на улице Новы Свят дом 41/а, в нашей просторной студии, преобразованной в двухкомнатную квартиру с большой кухней. Здесь Алеша – уже подросток – сразу дорвался до запрещенной литературы. Его отец – как сегодня вспоминает уже серьезный историк, автор нескольких монографий – учил его, чтобы тот не хвастался тем, что он читает, потому что он может подвергнуть неприятностям и нас, и родителей. Он не знал, что его сын давно уже обнаружил дома все коробки с «самиздатом» и «тамиздатом». Позднее и мы также воспользовались таким же приглашением, сделанным Ильей Миллером. Затем он должен был сделать для нас у себя временную регистрацию, что оказалось не так просто, несмотря на все улыбки и лестные слова в адрес всемогущих чиновниц. Илья Соломонович буквально танцевал перед мрачной дамой из регистрационного отдела и изо всех сил старался завоевать ее благосклонность, что еще раз заставило нас осознать зависимость от государственного аппарата, воспринимаемую как что-то естественное. С чиновниками надо поосторожнее, потому что они всегда могут насолить…

Илья Миллер был не только выдающимся ученым, но и прекрасным организатором. Он собрал вокруг себя группу молодых людей[114], которые с готовностью приступили к архивным поискам, а затем к составлению томов, издаваемых в Москве, и, наконец, к подготовке собственных кандидатских диссертаций (две из них были опубликованы на польском языке)[115]. О некоторых из них мы напишем отдельно, здесь я упомяну только Ларису Обушенкову, которой он особенно доверял, заботился о ней и выделял – к зависти остальных коллег. Мы узнали от Натана Эйдельмана, что после заключения в тюрьму ее мужа, также историка, она осталась одна с двумя детьми на иждивении. Мы еще вернемся к этой теме, остановившись дольше на нашей дружбе с автором книги о Михаиле Лунине, адъютанте великого князя Константина, которую мы с энтузиазмом перевели на польский язык.