Россия, общий вагон

И оказывается, что это и есть тот самый бандит, после которого судьба нашего бомжа так круто переменилась. И рассказывает он батюшке свою историю. Тогда он ехал на крупную стрелку, где всех его друзей постреляли. Сам он чудом в какую-то канаву закатился и остался жив. Как он думал – благодаря молитвам «священника». После этого бросил бандитствовать, стал по церквам ездить...

В общем, остался бывший бандит тоже при том храме. В алтарниках у бывшего бомжа. А дело было в наших Крестах. Так что, если не веришь, можешь завтра до них дойти и сам расспросить. А теперь спать, завтра опять подниматься с петухами!

Перед сном Никита вышел покурить на улицу. Темные и будто неживые избы смотрели на мир провалами окон. Горки казались пейзажем чужой планеты. После дождя небо очистилось, и Никите в глаза светили яркие деревенские звезды. А где-то там, в необитаемой темноте, спал под портретом Пушкина маленький Ваня, даже во сне продолжая думать о месте человека в мире.

Тут Никиту осенило. Он бегом вернулся в избу, сбив в темноте пустое ведро. Гриша шумно гнездился на печке, а отец Андрей сидел у стола и листал какую-то церковную книгу.

– В богадельнях при монастырях документы спрашивают с человека? – выпалил Никита с порога.

Гриша прыснул, а смешливый батюшка посмотрел на Никиту без улыбки:

– Богу паспорт не нужен. Но богадельня богадельне рознь. Иногда порядки заведут прямо средневековые. Чуть не вериги носить заставляют. У нас ведь не умеют без перегибов... Знаю одно хорошее место. Но далеко. На Урале. Я там раньше служил. В чистом поле монастырь стоит. Начали строить в новогоднюю ночь, в самый первый час третьего тысячелетия. Тамошний духовник, отец Борис, через год собственноручно срубил избу и поселил туда нескольких беспризорников. Потом и старушки появились. Так и живут вместе, стар и млад. Хорошо там. Леса кругом, дали необитаемые. Стен у обители еще нет, всем ветрам открыта. Дети колокольчики на березах развесили. И постоянно этот звон тихий. Отец Борис говорит, так звучат детские души...

Никита зачарованно слушал. Гриша мерно посапывал, выставив из-под рваного тулупа кончик носа.

– Но только довезем ли мы туда твою бабушку? Она у тебя в Москве, небось?

– В Москве, – шепотом ответил Никита. – Моет шестнадцать этажей элитного дома, из Грозного беженка, восемьдесят лет ей. А вы как догадались, что бабушка?

– Потому что дедушки, как правило, до такого возраста не доживают, когда их в богадельню пора отдавать, – улыбнулся отец Андрей. – Знаешь что? Вези-ка ты ее лучше сюда. У нас, вон, половина избы пустует.

Будет нам с Гришкой вместо матери. А то два мужика в доме – это жуть! Занавесочки какие-нибудь повесить – и то соображения не хватает! А с остальным хозяйством мы неплохо управляемся, хоть и городские! Привози, не пропадет она тут, не дадим!

23

Таисию Иосифовну они с Юнкером нашли между пятым и шестым этажами. Никита вдруг дико застеснялся, как в отрочестве, забыл все слова, кроме «здрасте», и вцепился в спасительную дужку ведра.

Таисия Иосифовна Никиту узнала и удивилась:

– Вроде дождя нет. Неужели просто так зашел?

Юнкер, который был смущен не меньше Никиты, буркнул:

– Вы тут разбирайтесь, я в машине подожду. – И торопливо стал спускаться по свежевымытой лестнице.

Никита схватил ведро и вслед за Юнкером бросился вниз, чувствуя, что щеки его пылают. Такого с ним тоже не случалось лет с одиннадцати.

– Ты куда ведро-то потащил? Вода еще чистая! Я только-только поменяла! – кричала ему вдогонку Таисия Иосифовна. Но Никита летел, перепрыгивая через несколько ступенек, и не мог остановиться. Юнкер курил, прислонившись к машине. Никита выплеснул воду в кусты и перевел дух. Сердце колотилось, как после марафонского забега. Никита посмотрел на Юнкера.

Юнкер посмотрел на Никиту. Прошло несколько секунд. Никита убедился, что выплывать придется самому, и, набрав полные легкие воздуха, нырнул в подъезд.

– Послушайте, Таисия Иосифовна! Я вам сейчас скажу важное. У меня плохо получится, я не умею, и вообще плохо в школе учился, но вы простите, я от чистого сердца, – Никита с ужасом почувствовал, что опять вязнет в словах. – Давайте, мы... то есть вы... я хочу сказать...

– Да не волнуйся ты так, не надрывайся, – Таисия Иосифовна положила на руку Никиты, судорожно сжимавшего перила, свою высохшую, почти невесомую ладонь. – Чего ты меня боишься? Я тебя не обижу. И на тебя не обижусь. Меня уже невозможно обидеть.

У Никиты потемнело в глазах, и он сел на ступеньку, пытаясь вернуть себя обратно в подъезд элитного кондоминиума. Таисия Иосифовна присела рядом, заглядывая ему в лицо.