Россия, общий вагон

– «Полюби нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит», – раздраженно ответил Юнкер. – Читали, знаем! Ты объясни, как такое на самом деле, не в книгах, полюбить можно? Я всю жизнь пытался – и не смог! Ну, расскажи, как ты это видишь?

– Не знаю, – смутился Никита. – Праздник же сегодня, женщин на работе поздравлял, тосты говорил, подарки дарил, вот и не рассчитал. А цветы жене все равно несет, не забыл, значит, любит. У этой мимозы такой вид, будто он вместе с ней прошел полмира, преодолевая непреодолимые препятствия...

– Ага, полмира: от проходной до пивной. А другая половина – от пивной до дома! Необъятный мир!

– Зачем ты так?

– Затем, что за державу обидно! И не надо другого классика цитировать! Мол, не судите да не судимы будете. Я суда не боюсь! Я за все свои действия и слова могу ответить! В отличие от этого. Я свою страну не позорил, в звероподобном состоянии под забором не валялся!

Мужичок почувствовал, что речь идет о нем, и издал угрожающий звук, попытавшись повернуться в сторону Юнкера. Тело двигаться не захотело, все нежнее приникая к дверному косяку. Они стали молча спускаться.

Как назло, этажом ниже валялся еще один обитатель подъезда, опознаваемый как особь женского пола по задранной юбке. Существо было в сознании и, несмотря на лежачее положение, проявляло общительность. Юнкера передернуло.

– Ты бы хоть прикрылась, красавица!

– Ить, умный! Ты ученого не вправляй, я все вижу! У тебя в голове мухи ибутся! – задорно откликнулась красавица.

– Ну, адвокат дьявола, что ты про эту скажешь?

– Зато чувство юмора ей даже сейчас не отказывает, – улыбнулся Никита, которого рассмешили мухи в голове.

Юнкер хотел что-то ответить – судя по выражению лица, убийственно ядовитое, – но передумал и стал спускаться дальше. На стене черным маркером было написано: «Революция – это ты!» и рядом: «Люди, играйте на лютне! Остальное приложится».

– Оригинально, – отметил Юнкер похоронным голосом. Наверху истошный женский голос кричал про милицию. Слова сопровождались грохотом.

– Жена из дома выгоняет. Заранее вещи в мешки увязала, а теперь на площадку выкидывает. Каждый праздник такая история, – сказал Никита, прислушавшись.

Юнкер промолчал.

На крыльце они откупорили вино и вступили в дождь. В луже под фонарем плавали желтые комочки мимозы, видимо, здесь героический пилигрим столкнулся с особенно непреодолимыми препятствиями.

Никита впервые видел, чтобы Юнкер пил прямо из бутылки. Вид у него при этом был залихватски отчаянный, как у загулявшего от проклятой страсти Мити Карамазова. Но Никита предпочел ни о чем не расспрашивать. Страсть эта явно не воплощалась в девушке с русыми косами.

На остановке печальный гопник, похожий на бритого шимпанзе, вел бурный диалог с темнотой, называя ее то сукой, то Олькой.

– Олька, сука, вернись, я тебя прибью! – ласково бубнил бритый, пошатываясь от избытка чувств.

– ОЛЬКА! – оглашал округу рев токующего мамонта. – СУКА! Я же с тобой ПО-ЧЕ-ЛО-ВЕ-ЧЕС-КИ поговорить хотел!

Темнота не отзывалась, загадочно шлепая дождем по оттаявшему асфальту и томно вздыхая шинами авто.

– Ты когда-нибудь был в Эрмитаже? – неожиданно спросил Юнкер.

Никита в очередной раз смутился. В Эрмитаже он, конечно, был, но с Ясей. А вспоминать о ней сегодня было как-то особенно трудно. Никита весь вечер мужественно боролся с желанием набрать ее номер.

Студентов в Эрмитаж пускали бесплатно. И они с Ясей прятались среди саркофагов от долгих питерских дождей. Еще там был бесплатный туалет, где однажды Яся оставила Библию на финском языке, которую они пытались украсть в католическом храме, где слушали орган. Но оказалось, что Библии раздают бесплатно. Книгу, уже потерявшую интерес, все равно пришлось взять, а потом таскаться с ней по душным линиям Острова, подбадривая друг друга чтением длинных цепочек гласных.

Из туалета хитроумная Яся вышла уже без тяжелого тома, но Никита заметил это и закричал издалека, умиляя набожных экскурсантов:

«Яся! Ты Библию забыла!»

Яся скорчила недовольную мину и вернулась за книгой, которую потом они подарили молоденькому фотографу, изучавшему финский язык. Звали его то ли Вася, то ли Петя. Они познакомились в Михайловском саду, где спали на соседних скамейках, а потом гуляли по рассветному Питеру и снимали фонари, парившие в розовом небе, как батискафы пришельцев.

Все это Никита успел вспомнить, пока Юнкер объяснял ему, что «можно, конечно, благородно стремиться быть со своим народом там, где этот народ, к несчастью, пребывает, но это вовсе не значит, что надо становиться таким же безграмотным, а посему в главном музее страны побывать все-таки стоит».

Никита обещал обязательно сходить в Эрмитаж, и они двинулись дальше, а то Юнкер от возмущения не мог и шагу ступить.