Россия распятая (Книга 1)

Обо всем этом думал я, входя в роскошное здание Министерства иностранных дел. В руках - пропуск, вложенный в паспорт с временной пропиской. Гулкая высота сталинской громады, роскошные бесшумные лифты, и всюду - посты, охрана. Федор Федорович, старый мидовский волк, мужчина лет шестидесяти, в прекрасно сшитом костюме и в белоснежной рубашке, прищурил свои умные глаза. В МИДе он работал очень давно, еще, как говорили, при Сталине. Рассматривая меня с видимым благожелательством, он спросил: "Чаю или кофе?" "Что вы,то и я", ответил я. "Времени у нас мало, и я сразу перехожу к делу: западная пресса, как вы знаете, о вас шумит, никто не знает, где вы скрываетесь - но очень многие интересуются вами. Я имею указание Никиты Сергеевича встретиться с вами и обсудить весьма важное дело". Не притрагиваясь к чаю, я вцепился в ручки кресла, на котором сидел, и чувствовал себя так, словно на меня на всех парах надвигался паровоз. Ф. Ф. Молочков продолжал: "Самый уважаемый человек в дипломатическом корпусе, аккредитованном в Москве, - это господин Рольф Сульман; он дуайен, что по-нашему - староста всех дипломатов, живущих в Москве. Он дольше других живет в Москве, и потому дипкорпус избрал его дуайеном". Молочков вдруг вскинул на меня глаза, как на допросе, и вкрадчиво спросил: "Вы знакомы с ним и его женой?" "Нет, что вы, - искренне замахал я руками. - Во время моей выставки мне вообще запретили разговаривать с иностранцами". "Короче говоря, - Федор Федорович мельком взглянул на часы, его жена, мадам Сульман, - княгиня Зинаида Александровна Оболенская. Когда-то княгиня, - продолжал он доверительно. - Молодой Сульман приезжал к нам в Москву еще по линии АРА - комиссии американской помощи голодающим Поволжья, где и познакомился со своей будущей женой. Так вот, княгиня Оболенская во время одного из приемов обратилась напрямую к Никите Сергеевичу Хрущеву. Она восторженно говорила о вас, сказала, что обращаласъ в своих безуспешных поисках найти вас в Министерство культуры и Союз художников. Ей во всех инстанциях отвечали, что не знают, где вы. Не скрою, распущен слух, что вас посадили. - Он как бы с укоризной посмотрел на меня взглядом доброго следователя: - Вы не догадываетесь, почему она вас разыскивает?" "Н-н-е-ет, не догадываюсь", - ответил я, еще сильнее цепляясь в ручки "сталинского" кресла, поймав себя на мысли, что слово"нет" я словно проблеял. Молочков удовлетворенно кивнул головой: "Она просила Никиту Сергеевича прислать вас, чтобы вы написали ее портрет, который она хочет оставить своим детям на память от русской матери. Она вас считает лучшим портретистом Европы".

Молочков откинулся в кресле и отечески сказал: "Пусть у вас голова не кружится от такого комплимента - это ее личный вкус. Я лично, - добавил он, очень люблю портреты Крамского, Репина и Валентина Серова. Вашу выставку не видел, хоть о ней очень много читал в буржуазной прессе и радиоперехватах". Он снова перешел к делу: "Где вы живете, сколько возьмете за портрет и есть ли у вас студия, куда бы вы могли пригласить мадам Сульман?" Выслушав меня, он решительно произнес: "Придется писать портрет у них в шведском посольстве". Я занервничал: "Где находится шведское посольство? Как я туда попаду и не будет ли это поводом обвинить меня в том, что я шведский шпион?" Молочков поморщился: "Ну уж, зачем вы так мрачно рисуете ваше будущее - повторяю, это указание самого Никиты Сергеевича, который очень уважает чету Сульманов".

Набирая номер телефона, шеф протокола МИДа сказал: "Я сейчас дам необходимые указания управлению по обслуживанию дипломатического корпуса УПДК. Его возглавляет товарищ Артемьев, а заместителем у него товарищ Федосеев". Молочков подбадривающе улыбнулся: "Все будет официально, Илья Сергеевич, ваше дело написать хороший портрет и, само собой, не ронять достоинство советского человека".