Россия распятая (Книга 1)

Положив трубку, Михалков сказал: "Может, мне удастся поменять твой Ананьевский переулок на однокомнатную квартиру на проспекте Мира, у нее важное преимущество - шестиметровая кухня и отдельная ванна". Мы с Ниной ликовали, посмотрев эту светлую квартиру на проспекте Мира в новом доме, ставшем известным в Москве как "Дом обуви". По прошествии определенного времени я пришел к Сергею Владимировичу с какой-то очередной просьбой. Он усадил меня против своего кресла под ампирной люстрой с венчающим ее бронзовым орлом и доверительно начал: "Старик, ты вот все повторяешь, что квартира на Ананьевском выданная тебе, принадлежит мне, равно как и с большим трудом выбитая однокомнатная дыра на проспекте Мира. Ты там уже прописан и перевез с Ананьевского диван и стол. У одного нашего друга случилось большое горе. Ты его прекрасно знаешь - это Мишка Кирсанов, с которым я и Юлик Семенов ездим на "партийную" охоту, хоть я, признаться, не очень люблю охотиться. Ну, так вот. На днях Мишка, придя с работы, открыл ключом дверь - она у него открывается вовнутрь в тамбур. Почувствовал что-то мешает, как будто какой-то мешок изнутри. Он руку между дверей просунул и наткнулся на препятствие. Это был холодный труп его дочери. Ее изнасиловали друзья по классу на одной из вечеринок по случаю окончания школы.Она этого не могла пережить и повесилась между дверьми. Он дома не ночует, почернел от горя... Говорит, что больше не может входить в эту квартиру".

Сергей Владимирович провел рукой по своим гладко зачесанным, аккуратно подстриженным волосам и посмотрел мне в глаза: "Поскольку ты, Ильюша, говоришь, что квартира на проспекте Мира моя, я очень прошу: не мог бы ты поменяться с Мишкой квартирами? Однокомнатную на однокомнатную. После бесчисленных разводов Кирсанов проживает в хреновом доме новостроечного района около площади Ромена Роллана на первом этаже, в "хрущевке", - дома плохие, но жилищная проблема все-таки для таких, как ты, решается". В душе я содрогнулся, представив себе, что мне тоже придется каждый день открывать ту самую дверь...

Кирсанов, военный врач, был поменьше ростом, чем Сергей Владимирович, но носил такие же "белогвардейские" усы, любил охоту и женщин. Я вспомнил, как улыбка преображала его интеллигентное лицо, обнажая два передних зуба, как у веселого зайца Уолта Диснея. Ни секунды не задумываясь и не опуская глаз под пристальным взглядом моего благодетеля, я ответил: "Сергей Владимирович, я всем обязан вам и повторяю, что квартира, равно как и московская прописка, получены мной только благодаря вам, следовательно - она ваша". Сергей Владимирович меня обнял: "Старик, я знал, что ты так ответишь. Ты благородный человек. Я с Мишкой еще с фронта дружу. - И, словно убеждая в чем-то себя, добавил: - Ведь в каждой квартире кто-то когда-то умирал, а люди живут. Жизнь остановить нельзя". Лицо Сергея Владимировича стало серьезным:. "А теперь я тебя предупреждаю в последний раз: после того, как ты стал писать дипломатические портреты, ты находишься "под колпаком", на тебя все стучат. Не надо быть гением, чтобы понять, что твой телефон на Ананьевском прослушивается как и на проспекте Мира будет прослушиваться. Там, где. положено, я думаю, уже скопилось многотомное собрание доносов на тебя. Недаром мне в ЦК говорят, что ты человек с гнильцой и из тебя прет антисоветчина. Пускаешь к себе черт знает кого, каких-то подонков, которые себя выдают за твоих доброжелателей. Если так дальше будет продолжаться, я тебе помогать не смогу, и ты ко мне не ходи. Мне партия и правительство доверяют, меня все знают, я за тебя поручился. Не подставляй меня и себя, дурака. Тебе никогда не простят твою выставку, шумиху капиталистических газет и не в меру смелые суждения".

Сергей Владимирович встал и, размахивая указательным пальцем перед моим носом, почти прокричал: "Пойми, ж.., против тебя все, и единственный, кто тебе хочет помочь - это я. И не такие, как ты, гремели и кончали там, куда Макар телят не гонял." Он кричал на меня (как, случалось, и на своих детей), а глаза оставались добрыми! И тут скаже, как будто что-то вспомнив, он взял меня за пуговицу пиджака и, глядя сверху вниз, с высоты своего богатырского роста, совсем другим тоном просказал: "Ты ко мне не сможешь ходить".

"Почему? - удивился я. "А потому, что Наталье Петровне сказали, будто ты ругаешь живопись ее отца, Кончаловского". "Я никогда не ругал Кончаловского, ей-Богу, тем более что это отец Натальи Петровны. Михалков улыбнулся саркастически: "Я знаю, у тебя хватит ума не ругать Кончаловского, но "Бубновый валет" ты же крыл, а Петр Петрович был одним из его столпов, - тебе надо это учитывать, если ты дружишь с моей семьей". Сергей Владимирович кивнул головой на . стену своего кабинета, завешанного произведениями Петра Петровича. "Но ведь работы зрелого и позднего Кончаловского ничего оощего с "Бубновым валетом" не имеют", - вставил я. "Говорю тебе: язык твой - враг твой".