Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество

В отличие от регулярной армии, отражавшей социальное устройство российского общества (офицеры – из дворян, нижние чины – из податных сословий), у гусар все были «вольные», лично свободные; следовательно, отсутствовала та пропасть, которая разделяла офицера и солдата в регулярных войсках. А. А. Прозоровский в годы Семилетней войны поражался этим бесцеремонным отношениям: «Я тотчас приказал собраться команде, но при сем случае видел я, сколько старые гусары дурно были дисциплинированы. Под начальством моим командовал оными поручик, которому и велел я понудить их скорее собраться, взнуздать и сесть на коней, но как за всеми подтверждениями разошлись из них некоторые по квартирам, то один гусар шел весьма непроворно, имея мундштук в руках, на которого закричал поручик, а он ударил его мундштуком. Поручик, принявши сие равнодушно, собрал команду»[853]. Рядовой безнаказанно ударил офицера (хлестнул его ременным оголовьем) – да разве можно такое представить в армейском полку?!

Притом что на гусар распространялись все законы и меры воздействия, включая пытки на допросах и телесные наказания (батоги, шпицрутены) по приговорам судов, власти были склонны усматривать в них не вполне дееспособных пришельцев. «Они службу Ее Императорского Величества продолжают, – говорилось в одном из судебных экстрактов, – вступя из иностранных и из нерегулярных наций и служб, и военным регулярным Ее Императорского Величества правам и происходимым в регулярных полках порядкам необыкновенные». Гусарам прощались, хотя бы на первый раз, слова и поступки, за которые любой другой поплатился бы как за крамолу, изменнические речи и богохульство (эпизоды, зафиксированные в официальной переписке, свидетельствуют, что между сербами и «прочими славенского народа веры греческого исповедания людьми» не считалось зазорным в сердцах ругать душу, веру, крест и пост скверными словами)[854]. Сенат в 1742 г. так прокомментировал беспорядки, возникшие среди гусар из‐за задержки жалованья: «Оный народ весьма легкомысленный»[855]. Ссоры, легко вспыхивавшие, недовольство чем-либо, перераставшее в брожение, и вот уже рядовые устремляются в бега (вообще, дезертирство было бичом гусарских полков), а офицеры грубят командирам и напоказ «отбрасывают» от себя свои сабли. Нелишним будет отметить, что между гусарскими офицерами был высок процент случайных, конфликтных людей – авантюристов, порою вздорных и невежественных. Некоторые (даже штаб-офицеры) не умели читать и писать; другие не умели «по-российски». Гусар русской армии 1‐й половины XVIII в. зачастую русского языка не понимал и изъяснялся на чужих наречиях. Вдобавок ко всему этому при гусарских полках находилось множество вольнонаемных слуг («хлопцев») – их содержали как офицеры, так и нижние чины, – еще менее дисциплинированных, чем сами хозяева-гусары. Если на строевых чинов еще можно было найти управу, то «хлопцы» были подобны саранче[856].

В тактическом отношении гусарские полки мыслились прежде всего как легкая конница, почему и относились к «легким», то есть нерегулярным, войскам. В то же время Военная коллегия признавала за ними особый статус: «Оные полки хотя и не счисляются в полевых армейских полках, но оные против других нерегулярных войск имеются отменны и состоят всегда полками в регулярстве»[857]. Генерал-фельдмаршал граф Б. Х. фон Миних в своих приказах также отделял «гусарский корпус» от «нерегулярных»[858]. И ведь было за что: полки российских гусар действительно были устроены регулярно, на манер цесарских (австрийских) штатов; имели оклады выше армейских и еще ряд привилегий. Их самомнение породило больной вопрос: почему в России гусарам дано равенство по старшинству с драгунскими и пехотными полками, а не с кирасирскими, как в Цесарии? Но какими бы ни были претензии и самооценка, формально, по табелям, гусарский корпус принадлежал к нерегулярным, то есть «нестройным», войскам – казакам, калмыкам, татарам и прочей «народной» коннице, остаткам «служилых людей старых служб» (допетровских) и др. Цитировавшийся выше фельдмаршал Прозоровский вспоминал, «что гусарские полки в то время не по закону, но по обычаю ниже армейских почитались, и такой дистанции или уважения к воинам своим, какое армейским оказывается, не имели, так что ни один российский дворянин в гусарах служить не хотел, почему в оных были все сербы, валахи, венгеры и несколько немцев и украинцев»[859]. Вот эта странная и унизительная для гусар двойственность объясняет неоднозначное к ним отношение. Когда в 1758 г. спьяну поссорились два лейб-компанца, Федор Смольянинов и Александр Шванович (Шванвич, тот самый), первый говорил второму: «Ты гусар, а я офицер»[860]. Это отнюдь не было комплиментом, но означало нечто вроде «нерусь», «маргинал», «не пойми кто». Смольянинов намекал на сходство фамилии Швановича с прозваниями гусар (Зорич, Перич, Шевич, Миокович и т. д.).