Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество

Нет дисциплины, зато есть сведения, что гусарские шалости – в жизни далеко не тот милый антураж из оперетт и водевилей. В 1749 г., когда Венгерский полк становился на винтер-квартиры в Корыстинской (Коростынской) волости, местный волостной управитель предупреждал квартирьеров, «чтобы гусары на квартирах стояли тихо, понеже де от него обывателям приказано, ежели гусары ссоры и драки с обывательми чинить станут, или кто за саблю из гусар примется, таковых бить до смерти»[871]. Страхом и ненавистью веет от этого недвусмысленного предупреждения. Гусарская часть – в силу своих особенностей, да еще при слабой команде – вполне могла стать грозой для местного населения (в дни мира). А уж во время войны известно немало инцидентов, когда несчастные жители вынуждены были искать себе защиту «от жестоких казацких и гусарских поступок» (в том, что касалось мародерства, «регулярные» гусары не отставали от «нерегулярных» казаков)[872]. Это действительно не ради красного словца. Даже без обращения к архивным свидетельствам можно прочитать у того же Пишчевича о ссорах, драках и поножовщине его «подкомандных» гусар (пока он не привел их в порядок) и что «бывало иногда, как между собою, напившись пьяные, подерутся, то со страху обыватели из села вон бегут, а другие запирались в домы свои»[873]. Другой пример: в годы Семилетней войны под Ригой формировался так называемый Желтый гусарский корпус – от него страдала вся округа, включая соседнюю Курляндию, земское правительство которой в феврале 1761 г. настоятельно потребовало, «чтоб тамошние земли от желтых гусар никоим образом впредь обеспокоиваны не были»[874].

Деньги, деньги и еще раз деньги. Много высокопарных слов было произнесено сербскими и прочими выходцами о ревности к православию, к православной империи, к императорской службе и новому отечеству (искренних слов по преимуществу), но без денег ничего не работало. Гусарам нужны были деньги – «затяжные», «полутяжные», «четвертные», «третные», «порционные», «рационные»; в счет обещанной «протекции», в счет компенсации за покинутое на родине имущество, в награду за усердие и храбрость; чтобы не претерпеть обиду, получив меньше своей братьи, etc., etc., etc. Невыплата или недовыплата денег запускали разрушительные механизмы – ослушание приказов, дезертирство (ведшее к невосполнимым убыткам, потому что беглецы «сносили» свои и чужие дорогостоящие мундиры, амуницию; уводили лошадей). Российский генералитет, командуя гусарами, всегда держал в уме, что эти вольные люди в случае чего могут и перейти к неприятелю[875].

Как итог: гусары в русской армии 1‐й половины XVIII в. были заметным явлением. При всех своих минусах и относительной малочисленности (в 1740‐х гг. – 2–2,5 тысячи гусар; в Семилетнюю войну – около 5000) немногие стоили многих. По частоте упоминаний, по степени присутствия в любом сколько-нибудь значимом военном событии гусары иногда кажутся вездесущими. Непременные участники каждой войны; первые при наступлении армии и последние в арьергарде – при отступлении (как и положено легким войскам). Вряд ли российских гусар можно приравнять к австрийским («природным») или прусским (образцово выученным), однако в связке с казаками и другими нерегулярными они посильно работали над решением тех задач, которые ставились перед ними на театре боевых действий. Не забывали о гусарах и российские главнокомандующие – у них в конвое вместе с кирасирами, чугуевскими калмыками, компанейцами и прочей «экзотической» конницей всегда находилось достаточно гусар в их красивых мундирах. Фигура гусара была привычным элементом военного ландшафта – например, в 1757 г. инженерный кондуктор посылался на рекогносцировку к Мемельской крепости под видом гусара Молдавского полка (по инженеру неприятель обязательно стал бы стрелять, а на ездящего вдоль стен гусара мог вовсе не обратить внимания)[876], – а по прошествии столетий обратилась в столь же привычный элемент исторического фольклора. Он, правда, не слишком похож на свой прототип, но когда бывало иначе?

Гусарские полки русской армии времен «природного гусарства» как бы постоянно оставались в преддверии перемен. Их априори проблемное устройство, убыточность, неоднозначность, несоответствие ожиданий, которые имелись в виду при создании гусарских национальных частей, полученным результатам понуждали командование задумываться о реформах. Были прожекты (представленные сверху и снизу), были рассуждения Воинских комиссий 1740‐х и 1750‐х гг., но сила традиции, заложенной еще Петром Великим, не позволила ее изменить вплоть до самой Семилетней войны. Эта война высветила застарелые пороки, окончательно «десакрализировала» идею «природного гусарства», и дальше откладывать решение проблем стало физически невозможно. Новый (екатерининский) штат 1763 г. подвел черту под целой эпохой в истории российских гусар, и былые реалии навсегда отошли в прошлое.

Память о войне