Россия в концлагере

Трошинъ — былъ поэтъ, колоссальнаго роста и оглушительнаго баса. Свои неизвѣстные мнѣ грѣхи онъ замаливалъ въ стихахъ, исполненныхъ нестерпимаго энтузіазма. И, кромѣ того, "пригвождалъ къ позорному столбу" или, какъ говорилъ Марковичъ, къ позорнымъ столбамъ "Перековки" всякаго рода прогульщиковъ, стяжателей, баптистовъ, отказчиковъ, людей, которые молятся, и людей, которые "сожительствуютъ въ половомъ отношеніи" — ну, и прочихъ грѣшныхъ міра сего. Онъ былъ густо глупъ и приводилъ Марковича въ отчаяніе.

— Ну, вы подумайте, ну, что я съ нимъ буду дѣлать? Вчера было узкое засѣданіе: Якименко, Ильиныхъ, Богоявленскій — самая, знаете, верхушка. И мы съ нимъ отъ редакціи были. Ну, такъ что вы думаете? Такъ онъ сталъ опять про пламенный энтузіазмъ орать... Какъ быкъ, оретъ. Я ужъ ему на ногу наступалъ: мнѣ же неудобно, это же мой сотрудникъ.

— Почему же неудобно? — спрашиваетъ Юра.

— Охъ, какъ же вы не понимаете! Объ энтузіазмѣ можно орать, ну, тамъ, въ газетѣ, ну, на митингѣ. А тутъ же люди свои. Что, они не знаютъ? Это же вродѣ старорежимнаго молебна — никто не вѣритъ, а всѣ ходятъ. Такой порядокъ.

— Почему же это — никто не вѣритъ?

— Ой, Господи... Что, губернаторъ вѣрилъ? Или вы вѣрили? Хотя вы уже послѣ молебновъ родились. Ну, все равно... Словомъ, нужно же понять, что если я, скажемъ, передъ Якименкой буду орать про энтузіазмъ, а въ комнатѣ никого больше нѣтъ, такъ Якименко подумаетъ, что или я дуракъ, или я его за дурака считаю. Я потомъ Трошина спросилъ: такъ кто же, по его, больше дуракъ — Якименко или онъ самъ? Ну, такъ онъ меня матомъ обложилъ. А Якименко меня сегодня спрашиваетъ: что это у васъ за... какъ это... орясина завелась?.. Скажите, кстати, что такое орясина?

Я по мѣрѣ возможности объяснилъ.

— Ну, вотъ — конечно, орясина. Мало того, что онъ меня дискредитируетъ, такъ онъ меня еще закопаетъ. Ну, вотъ смотрите, вотъ его замѣтка — ее, конечно, не помѣщу. Онъ, видите ли, открылъ, что завхозъ сахаръ крадетъ. А? Какъ вамъ нравится это открытіе? Подумаешь, Христофоръ Колумбъ нашелся. Подумаешь, безъ него, видите ли, никто не зналъ, что завхозъ не только сахаръ, а что угодно воруетъ... Но чортъ съ ней, съ замѣткой. Я ее не помѣщу — и точка. Такъ, этотъ... Какъ вы говорите? Орясина? Такъ эта орясина ходитъ по лагерю и, какъ быкъ, оретъ: какой я умный, какой я активный: я разоблачилъ завхоза, я открылъ конкретнаго носителя зла. Я ему говорю: вы сами, товарищъ Трошинъ, конкретный носитель идіотизма...

— Но почему же идіотизма?

— Охъ, вы меня, Юрочка, извините, только вы еще совсѣмъ молодой. Ужъ разъ онъ завхозъ, такъ какъ же онъ можетъ не красть?

— Но почему же не можетъ?

— Вамъ все почему, да почему. Знаете, какъ у О'Генри: "папа, а почему въ дырѣ ничего нѣтъ?" Потому и нѣтъ, что она — дыра. Потому онъ и крадетъ, что онъ — завхозъ. Вы думаете, что, если къ нему придетъ начальникъ лагпункта и скажетъ: дай мнѣ два кила — такъ завхозъ можетъ ему не дать? Или вы думаете, что начальникъ лагпункта пьетъ чай только со своимъ пайковымъ сахаромъ?

— Ну, если не дастъ, снимутъ его съ работы.

— Охъ, я же вамъ говорю, что вы совсѣмъ молодой.

— Спасибо.

— Ничего, не плачьте. Вотъ еще поработаете въ УРЧ, такъ вы еще на полъ аршина вырастете. Что вы думаете, что начальникъ лагпункта это такой же дуракъ, какъ Трошинъ? Вы думаете, что начальникъ лагпункта можетъ устроить такъ, чтобы уволенный завхозъ ходилъ по лагерю и говорилъ: вотъ я не далъ сахару, такъ меня сняли съ работы. Вы эти самыя карточки въ УРЧ видали? Такъ вотъ, карточка завхоза попадетъ на первый же этапъ на Морсплавъ или какую-нибудь тамъ Лѣсную Рѣчку. Ну, вы, вѣроятно, знаете уже, какъ это дѣлается. Такъ — ночью завхоза разбудятъ, скажутъ: "собирай вещи", а утромъ поѣдетъ себѣ завхозъ къ чертовой матери. Теперь понятно?

— Понятно.

— А если завхозъ воруетъ для начальника лагпункта, то почему онъ не будетъ воровать для начальника УРЧ? Или почему онъ не будетъ воровать для самого себя? Это же нужно понимать. Если Трошинъ разоряется, что какой-то тамъ урка филонитъ, а другой урка перековался, такъ отъ этого же никому ни холодно, ни жарко. И одному уркѣ плевать — онъ всю свою жизнь филонитъ, и другому уркѣ плевать — онъ всю свою жизнь воровалъ и завтра опять проворуется. Ну, а завхозъ. Я самъ изъ-за этого десять лѣтъ получилъ.

— То-есть, какъ такъ изъ-за этого?

— Ну, не изъ-за этого. Ну, въ общемъ, былъ завѣдующимъ мануфактурнымъ кооперативомъ. Тамъ же тоже есть вродѣ нашего начальника лагпункта. Какъ ему не дашь? Одному дашь, другому дашь, а всѣмъ вѣдь дать нельзя. Ну, я еще тоже молодой былъ. Хе, даромъ, что въ Америкѣ жилъ. Ну, вотъ и десять лѣтъ.

— И, такъ сказать, не безъ грѣха?