Россия в концлагере

Сейчасъ Марковичъ редактировалъ "Перековку". Перековка — это лагерный терминъ, обозначающій перевоспитаніе, "перековку" всякаго рода правонарушителей въ честныхъ совѣтскихъ гражданъ. Предполагается, что совѣтская карательная система построена не на наказаніи, а на перевоспитаніи человѣческой психологіи и что вотъ этакій каторжный лагерный трудъ въ голодѣ и холодѣ возбуждаетъ у преступниковъ творческій энтузіазмъ, пафосъ построенія безклассоваго соціалистическаго общества и что, поработавъ вотъ этакимъ способомъ лѣтъ шесть-восемь, человѣкъ, ежели не подохнетъ, вернется на волю, исполненный трудовымъ рвеніемъ и коммунистическими инстинктами. "Перековка" въ кавычкахъ была призвана славословить перековку безъ кавычекъ.

Нужно отдать справедливость — "Перековка", даже и по совѣтскимъ масштабамъ, была потрясающе паршивымъ листкомъ. Ея содержаніе сводилось къ двумъ моментамъ: энтузіазмъ и доносы. Энтузіазмъ испущалъ самъ Марковичъ, для доносовъ существовала сѣть "лагкоровъ" — лагерныхъ корреспондентовъ, которая вынюхивала всякіе позорящіе факты насчетъ недовыработки нормъ, полового сожительства, контръ-революціонныхъ разговоровъ, выпивокъ, соблюденія религіозныхъ обрядовъ, отказовъ отъ работы и прочихъ грѣховъ лагерной жизни.

— Вы знаете, Иванъ Лукьяновичъ, — говоритъ Марковичъ, задумчиво взирая на свое твореніе, — вы меня извините за выраженіе, но такой газеты въ приличной странѣ и въ уборную не повѣсятъ.

— Такъ бросьте ее къ чорту!

— Хе, а что я безъ нея буду дѣлать? Надо же мнѣ свой срокъ отрабатывать. Разъ уже я попалъ въ соціалистическій рай, такъ нужно быть соціалистическимъ святымъ. Здѣсь же вамъ не Америка. Это я уже знаю — за эту науку я заплатилъ тысячъ тридцать долларовъ и пять лѣтъ каторги... И еще пять лѣтъ осталось сидѣть... Почему я долженъ быть лучше Горькаго?.. Скажите, кстати — вотъ вы недавно съ воли — ну что такое Горькій? Вѣдь это же писатель?

— Писатель, — подтверждаю я.

— Это же все-таки не какая-нибудь совсѣмъ сволочь... Ну, я понимаю, — я. Такъ я вѣдь на каторгѣ. Что я сдѣлаю? И, вы знаете, возьмите медгорскую "Перековку" (центральное изданіе — въ Медгорѣ) — такъ она, ей Богу, еще хуже моей. Ну, конечно, и я уже не краснѣю, но все-таки я стараюсь, чтобы моя "Перековка", ну... не очень ужъ сильно воняла... Какіе-нибудь тамъ доносы — если очень вредные — такъ я ихъ не пускаю, ну, и все такое... Такъ я — каторжникъ. А Горькій? Въ чемъ дѣло съ Горькимъ? Что — у него денегъ нѣтъ? Или онъ на каторгѣ сидитъ? Онъ же — старый человѣкъ, зачѣмъ ему въ проститутки идти?

— Можно допустить, что онъ вѣритъ во все, что пишетъ... Вотъ вы вѣдь вѣрили, когда сюда ѣхали.

— Ну, это вы оставьте. Я вѣрилъ ровно два дня.

— Да... Вы вѣрили, пока у васъ не отняли денегъ. Горькій не вѣрилъ, пока ему не дали денегъ... Деньги опредѣляютъ бытіе, а бытіе опредѣляетъ сознаніе... — иронизирую я.

— Гмъ, такъ вы думаете — деньги? Слава? Реклама? Не знаю. Только, вы знаете, когда я началъ редактировать эту "Перековку", такъ мнѣ сначала было стыдно по лагерю ходить. Потомъ — ничего, привыкъ. А за Горькаго, такъ мнѣ до сихъ поръ стыдно.

— Не вамъ одному...

Въ комнатушку Марковича, въ которой стояла даже кровать — неслыханная роскошь въ лагерѣ, — удиралъ изъ УРЧ Юра, забѣгалъ съ Погры Борисъ. Затапливали печку. Мы съ Марковичемъ сворачивали по грандіозной собачьей ножкѣ, гасили свѣтъ, чтобы со двора даже черезъ заклеенныя бумагой окна ничего не было видно, усаживались "у камина" и "отводили душу".

— А вы говорите — лагерь, — начиналъ Марковичъ, пуская въ печку клубъ махорочнаго дыма. — А кто въ Москвѣ имѣетъ такую жилплощадь, какъ я въ лагерѣ? Я васъ спрашиваю — кто? Ну, Сталинъ, ну, еще тысяча человѣкъ. Я имѣю отдѣльную комнату, я имѣю хорошій обѣдъ — ну, конечно, по блату, но имѣю. А что вы думаете — если мнѣ завтра нужны новые штаны, такъ я штановъ не получу? Я ихъ получу: не можетъ же совѣтское печатное слово ходить безъ штановъ... И потомъ — вы меня слушайте, товарищи, я ей-Богу, сталъ умный — знаете, что въ лагерѣ совсѣмъ-таки хорошо? Знаете? Нѣтъ? Такъ я вамъ скажу: это ГПУ.

Марковичъ обвелъ насъ побѣдоноснымъ взглядомъ.