Россiя въ концлагере

Я видалъ, что Москва, Петроградъ, крупнeйшiя магистрали "подчищены" отъ безпризорниковъ, но я зналъ и то, что эпоха коллективизацiи и голодъ послeднихъ лeтъ дали новый рeзкiй толчекъ безпризорности... Но только здeсь, въ лагерe, я узналъ куда дeвается и какъ "ликвидируется" безпризорность всeхъ призывовъ -- и эпохи военнаго коммунизма, тифовъ, и гражданской войны, и эпохи ликвидацiи кулачества, какъ класса, и эпохи коллективизацiи, и... просто голода, стоящаго внe "эпохъ" и образующаго общiй болeе пли менeе постоянный фонъ россiйской жизни...

Такъ, почти ничего я не зналъ о великомъ племени урокъ, населяющемъ широкiя подполья соцiалистической страны. Раза два меня обворовывали, но не очень сильно. Обворовывали моихъ {52} знакомыхъ -- иногда очень сильно, а два раза даже съ убiйствомъ. Потомъ, еще Утесовъ пeлъ свои "блатныя" пeсенки:

Съ вапнярскаго Кичмана

Сорвались два уркана,

Сорвались два уркана на Одестъ...

Вотъ, примeрно, и все... Такъ, иногда говорилось, что миллiонная армiя безпризорниковъ подросла и орудуетъ гдe-то по тыламъ соцiалистическаго строительства. Но такъ какъ, во-первыхъ, объ убiйствахъ и грабежахъ совeтская пресса не пишетъ ничего, то данное "соцiальное явленiе" для васъ существуетъ лишь постольку, поскольку вы съ нимъ сталкиваетесь лично. Внe вашего личнаго горизонта вы не видите ни кражъ, ни самоубiйствъ, ни убiйствъ, ни алкоголизма, ни даже концлагерей, поскольку туда не сeли вы или ваши родные... И, наконецъ, такъ много и такъ долго грабили и убивали, что и кошелекъ, и жизнь давно перестали волновать...

И вотъ, передо мною, покуривая мою махорку и густо сплевывая на раскаленную печку, сидитъ представитель вновь открываемаго мною мiра -- мiра профессiональныхъ бандитовъ, выросшаго и вырастающаго изъ великой дeтской безпризорности...

На немъ, этомъ "представителe", только рваный пиджачишко (рубашка была пропита въ тюрьмe, какъ онъ мнe объяснилъ), причемъ, пиджачишко этотъ еще недавно былъ, видимо, достаточно шикарнымъ. Отъ печки пышетъ жаромъ, въ спину сквозь щели вагона дуетъ ледяной январьскiй вeтеръ, но уркe и на жару, и на холодъ наплевать... Вспоминается анекдотъ о безпризорникe, котораго по ошибкe всунули въ печь крематорiя, а дверцы забыли закрыть. Изъ огненнаго пекла раздался пропитый голосъ:

-- Закрой, стерьва, дуетъ...

Еще съ десятокъ урокъ, такихъ же не то чтобы оборванныхъ, а просто полуодeтыхъ, валяются на дырявомъ промерзломъ полу около печки, лeниво подбрасываютъ въ нее дрова, курятъ мою махорку и снабжаютъ меня информацiей о лагерe, пересыпанной совершенно несусвeтимымъ сквернословiемъ... Что боцмана добраго стараго времени! Грудные ребята эти боцмана съ ихъ "морскими терминами", по сравненiю съ самымъ желторотымъ уркой...

Нужно сказать честно, что никогда я не затрачивалъ свой капиталъ съ такой сумасшедшей прибылью, съ какой я затратилъ червонецъ, прокуренный урками въ эту ночь... Мужики гдe-то подъ нарами сбились въ кучу, зарывшись въ свои лохмотья. Рабочiй классъ храпитъ наверху... Я выспался днемъ. Урки не спятъ вторыя сутки, и не видно, чтобы ихъ тянуло ко сну. И передо мною разворачивается "учебный фильмъ" изъ лагернаго быта, со всей безпощадностью лагернаго житья, со всeмъ лагернымъ "блатомъ", административной структурой, разстрeлами, "зачетами", "довeсками", пайками, жульничествомъ, грабежами, охраной, тюрьмами и прочимъ, и прочимъ. Борисъ, отмахиваясь отъ клубовъ махорки, проводитъ параллели между Соловками, въ которыхъ онъ просидeлъ три года, и современнымъ лагеремъ, гдe ему предстоитъ {53} просидeть... вeроятно, очень немного... На полупонятномъ мнe блатномъ жаргонe разсказываются безконечныя воровскiя исторiи, пересыпаемыя необычайно вонючими непристойностями...

-- А вотъ въ Кiевe, подъ самый новый годъ -- вотъ была исторiя, -начинаетъ какой-то урка лeтъ семнадцати. -- Сунулся я въ квартирку одну -замокъ пустяковый былъ. Гляжу -- комнатенка, въ комнатенкe -- канапа, а на канапe -- узелокъ съ пальтомъ -- хорошее пальто, буржуйское. Ну, дeло было днемъ -- много не заберешь. Я за узелокъ -- и ходу. Иду, иду. А въ узелкe что-то шевелится. Какъ я погляжу -- а тамъ ребеночекъ. Спитъ, сукинъ сынъ. Смотрю кругомъ -- никого нeтъ. Я это пальто на себя, а ребеночка подъ заборъ, въ кусты, подъ снeгъ.

-- Ну, а какъ же ребенокъ-то? -- спрашиваетъ Борисъ...

Столь наивный вопросъ уркe, видимо, и въ голову ни разу не приходилъ.

-- А чортъ его знаетъ, -- сказалъ онъ равнодушно. -- Не я его дeлалъ. -- Урка загнулъ особенно изысканную непристойность, и вся орава заржала.

Финки, фомки, "всадилъ", "кишки выпустилъ", малины, "шалманы", рeдкая по жестокости и изобрeтательности месть, поджоги, проститутки, пьянство, кокаинизмъ, морфинизмъ... Вотъ она эта "ликвидированная безпризорность", вотъ она эта армiя, оперирующая въ тылахъ соцiалистическаго фронта -- "отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды."