Россия в поворотный момент истории

Я провел в больнице около шести дней, не испытывая никаких неприятностей. Директор владел отличной библиотекой и подписывался на все газеты. Днем я читал, а по вечерам беседовал с директором.

Вскоре, как всегда неожиданно, опять появились мои друзья, чтобы отвезти меня дальше. Директора не было дома, когда в дверях появился Беленький и кратко сказал:

– Едем. Сани ждут.

– Куда мы теперь? – спросил я.

Он усмехнулся:

– Переберемся поближе к столице. Вы можете какое-то время пожить в поместье около Бологого.

Стояло солнечное зимнее утро. Лошади резво бежали по дороге, сани плавно скользили по укатанному снегу.

В полдень мы решили ненадолго остановиться в каком-нибудь тихом, уединенном местечке. На окраине одной деревни мы заметили постоялый двор, вполне отвечавший нашим пожеланиям. Пожилая хозяйка проводила нас в самую лучшую комнату. Там было тепло и уютно, а над старым диваном висела большая литография с моим изображением. Ситуация казалась настолько комичной, что мы разразились смехом и никак не могли остановиться. Старуха с удивлением смотрела на нас, видимо совершенно не подозревая, кто я такой, поскольку, когда мы наконец прекратили смеяться, спросила нас, с какого фронта мы прибыли. Она накормила нас превосходным обедом. Снова усевшись в сани, мы опять рассмеялись, и кто-то сказал:

– Представьте себе, а она так и не поняла, в чем дело. У нее не было понятия, кто вы такой, хотя вовсе не из-за вашей бороды!

Доставив меня в поместье около Бологого, мои друзья уехали в тот же день. На обратном пути они снова остановились на этом постоялом дворе. Старуха была очень рада увидеть их и шепотом спросила:

– Он в безопасности?

– Да, бабушка, – ответили ей, и она перекрестилась.

Поместье было довольно большим, усадебный дом стоял посреди густого леса. Мы остановились перед охотничьим домиком на поляне, с которой виднелась лишь крыша главного здания. В домике имелось две комнатушки; в той, что побольше, стояла железная плита, а в углу лежала куча поленьев. Кроватей здесь не было, зато в изобилии соломы. Мы были очень благодарны за это жилье, пусть и самое примитивное. Мы разожгли огонь, вскипятили воду в огромном чайнике и заварили чай, а затем уютно устроились на соломе. На следующее утро Беленький отправился в главный дом повидаться с хозяевами, которые рассыпались в извинениях. Они ожидали нашего приезда несколькими днями позже и не успели вполне приготовить для нас квартиру. Из-за слуг и большого количества гостей, приглашенных на Рождество, они не осмеливались пригласить нас в главный дом. Но после этого за нами заботливо приглядывали, и в охотничьем домике мы чувствовали себя почти как дома. Мне дали пару лыж, и я исходил на них много верст по лесным тропинкам. Дни стояли чрезвычайно холодные, зато кристально ясные и солнечные.

На Рождество наши хозяева прислали щедрое угощение, а в канун Нового года – последнего, который я встретил в России, – нас наконец пригласили в дом; хозяевам удалось на весь день куда-то отправить прислугу.

На следующее утро следовало выезжать в столицу. Беленький сказал, что мы должны незамедлительно отправляться в Петроград. Кроме того, он сообщил, что вооруженная демонстрация в день открытия Учредительного собрания отменена центральными комитетами антибольшевистских социалистических партий, которые решили провести только мирные демонстрации в поддержку Учредительного собрания.

Ситуация сложилась весьма абсурдная. Лозунг «Вся власть Учредительному собранию» потерял всякий смысл. Очевидно, что законно избранное Учредительное собрание не могло сосуществовать рядом с диктатурой, отвергавшей саму идею народного суверенитета. Учредительное собрание получало смысл лишь в том случае, если оно пользовалось поддержкой правительства, готового признать его как верховную политическую власть[166].

К концу 1917 г. в России уже не было такого правительства. Лозунг «Вся власть Учредительному собранию» сохранял значение лишь в качестве объединяющего призыва для всех сил, которые были готовы бороться с узурпаторами.

По причинам, неизвестным мне в то время, Комитет защиты Учредительного собрания не сумел повести эффективную борьбу. Но при этом, убеждал я себя, даже если Учредительное собрание обречено на гибель, пусть оно хотя бы исполнит свой долг перед народом и страной, уйдя со сцены с высоко поднятой головой, чтобы сохранить в сердцах людей дух свободы.