Россия в поворотный момент истории

«Буржуи», может быть, радовались, когда они видели, как солдаты и Красная гвардия вырывают революционные знамена из рук рабочих, топчут их ногами и жгут на кострах. Но возможно, что и это приятное зрелище уже не радовало всех «буржуев», ибо ведь и среди них есть честные люди, искренне любящие свой народ, свою страну.

Одним из них был Андрей Иванович Шингарев, подло убитый какими-то зверями.

Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы.

И точно так же, как 9 января 1905 г, люди, не потерявшие совесть и разум, спрашивали стрелявших:

– Что вы делаете, идиоты? Ведь это свои идут! Видите – везде красные знамена, и нет ни одного плаката, враждебного рабочему классу, ни одного возгласа, враждебного вам!

И так же, как царские солдаты – убийцы по приказу, отвечают:

– Приказано! Нам приказано стрелять!

И так же, как 9 января 1905 г., обыватель, равнодушный ко всему и всегда являющийся только зрителем трагедии жизни, восхищался:

– Здорово садят!

И догадливо соображал:

– Эдак они скоро друг друга перехлопают!

Да, скоро. Среди рабочих ходят слухи, что Красная гвардия с завода Эриксона стреляла по рабочим Лесного, а рабочие Эриксона подверглись обстрелу Красной гвардии какой-то другой фабрики.

Этих слухов – много. Может быть, они – не верны, но это не мешает им действовать на психологию рабочей массы совершенно определенно.

Я спрашиваю «народных» комиссаров, среди которых должны же быть порядочные и разумные люди:

Понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания республики?

Понимают ли они это? Или они думают так: или мы – власть, или – пускай все и всё погибают?»

Открытие Учредительного собрания завершилось трагическим фарсом. Ничего из происходившего там не позволяет назвать его последним достойным памяти сражением в защиту свободы.

Лучшую и самую смелую речь произнес Церетели, лидер меньшевиков. Но эта речь своим стилем совсем не напоминала революционера Церетели, обличавшего во Второй Думе Столыпина. Она содержала критику, она была произнесена с большим чувством, но тем не менее являлась лишь выражением «лояльной оппозиции». Вообще же, читая ее, я вспоминал стиль «либеральной оппозиции Его Императорского Величества [кадетов]» в мирные дни Четвертой Думы. Фактически меньшевики уже в начале ноября отказались от идеи революционной борьбы против большевистского «правительства рабочих и крестьян».

Что касается речи председателя Собрания Виктора Чернова, то можно лишь процитировать слова Марка Вишняка, секретаря Учредительного собрания и соратника Чернова по партии эсеров:

«Она была выдержана в духе интернационалистических и социалистических идей, с отдельными демагогическими нотками, словно оратор сознательно искал общий язык с большевиками и пытался в чем-то убедить их, вместо того чтобы отмежеваться и выступить против них в качестве представителя русской демократии. Совсем не такой следовало быть этой речи [курсив мой. – А. К.]. В ней не было ничего, что могло бы произвести на кого-либо впечатление или хотя бы в ограниченной степени удовлетворить потребностям исторического момента. Эта речь изобиловала штампами и общими местами и явно была не лучшим из выступлений Чернова».

Трудно обвинять Чернова в фиаско Учредительного собрания. Он был смелым человеком, и, подобно многим другим присутствующим, его не запугали ружья, нацеленные на него пьяными, ошалевшими от ненависти солдатами и матросами Ленина. Я полагаю, что явный паралич воли, в значительной степени ответственный за поражение 5 января, имел глубокие психологические причины, затронувшие даже самых стойких демократических деятелей в то время. Во-первых, общество охватил массовый страх перед гражданской войной, которая с легкостью могла превратиться в контрреволюционную войну против демократии в целом. Далее, не следует забывать, что большевиков по-прежнему считали не более чем представителями крайнего левого крыла социал-демократов. А идея о том, что «врагов слева» не бывает, глубоко укоренилась в сознании. Для большинства представителей левого течения казалось непостижимым, что свободу могут затоптать люди, объявившие себя представителями пролетариата. Считалось, что на такое способна лишь «буржуазия», и поэтому главной опасностью многим казались не большевики, окопавшиеся в Смольном институте, а контрреволюционеры, сплотившиеся вокруг атамана Каледина в Донской области на крайнем юге России.

Если бы вожди социалистов-небольшевиков знали правду о большевистско-германских контактах, они бы, несомненно, действовали по-другому. Но они не могли поверить этой «клевете» в адрес вождя российского рабочего класса.