Россия в поворотный момент истории

– Я глубоко ценю ваше гостеприимство, – ответил я, – но не могу здесь оставаться. Я ни в коем случае не отдамся под покровительство Германии. Пожалуйста, попросите немедленно приехать госпожу у.[168] Я попрошу ее отправиться в Петроград и устроить мое возвращение в Россию.

Мой хозяин, несомненно, поддерживал связь со штабом Маннергейма. Он проявил полное понимание моей просьбы:

– Не буду с вами спорить. Немедленно пошлю госпоже У. телеграмму.

Вскоре приехала госпожа У, и я объяснил ей создавшееся положение. Через несколько дней она вернулась из Петрограда со следующим сообщением:

– Ваши друзья просили меня отговорить вас от возвращения. В данный момент оно бессмысленно.

– Ладно, – ответил я, – тогда поеду один. Пожалуйста, организуйте через своих людей мой отъезд и дайте мне знать, когда я смогу отправляться. Времени еще достаточно, но здесь я оставаться не могу. Вы должны понять это так же, как понял мой хозяин.

Она сделала все, что я просил. Я убежден, что любой другой человек на моем месте поступил бы точно так же.

В последний раз в Петрограде

Я сел на поезд 9 марта 1918 г. На этот раз мне попался вагон даже не второго, а третьего класса, набитый пьяными, шумными солдатами. На Финляндском вокзале в Петрограде снег не убирали, и он скопился на платформах высокими сугробами. Выходя из вагона с тяжелым чемоданом в руках, я поскользнулся и упал лицом в снег. Ко мне подбежали солдат и матрос и помогли встать на ноги. Со смехом и шутками они подняли мою шапку и чемодан.

– Иди, дядя, и гляди в оба! – И пожали мне руку.

Носильщиков не было видно, как и извозчиков перед вокзалом. Трамваи не ходили. Я пошел пешком, с чемоданом в руке, окруженный толпой пассажиров с узлами, мешками и корзинами. В те тревожные времена пешеход, нагруженный баулами или чемоданами, не вызывал ни у кого удивления. Это был наилучший способ остаться незамеченным. Никто из милиционеров или сыщиков не обратил бы внимания на бородатого «врага народа № 1», скромно бредущего по Литейному проспекту, волоча тяжелый чемодан.

Не имея понятия о том, куда направляться, я шел по Литейному проспекту, свернул на Бассейную улицу и оказался на 9-й Рождественской. Я даже не заметил, какой длинный путь преодолел, пока не добрался до квартиры своей тещи. К счастью, на улице было пусто, а слуги отсутствовали. Но мы решили, что слишком рискованно оставаться в такой близости от улицы, где располагался штаб моей фракции в Думе и где меня хорошо знали. В тот же вечер меня переправили в дом на дальней окраине Васильевского острова.

Там я довольно долго жил в квартире женщины-врача, чей муж, тоже врач, служил в армии. Она без колебаний предоставила мне жилье, хотя осознавала всю грозившую ей опасность и, подобно старикам Болотовым в лесном домике, трогательно заботилась обо мне. Ни разу она и виду не подала, что понимает, какому риску себя подвергает. Она покидала дом рано утром, и я до позднего вечера оставался один в пустой квартире.

Не припомню тех обстоятельств, при которых мне в руки попала стенограмма моих показаний в Чрезвычайной комиссии по расследованию дела Корнилова. Такой неожиданной возможностью написать правду об этом деле нельзя было не воспользоваться. В наше время истину признали сами участники заговора (см. главу 21), но в тот момент достоверные факты не были известны ни широкой публике, ни в политических кругах. Перечитывая свои показания, я словно наяву заново переживал те дни и смог воссоздать все события и пролить новый свет на некоторые их аспекты. Моя книга «Дело Корнилова» вышла летом 1918 г. в Москве.

Я поставил перед собой цель не только отмежеваться от изменника Корнилова, но и нейтрализовать наиболее мощное орудие большевистской пропаганды, расколовшее единство демократических сил.

Однажды, работая над рукописью и пытаясь воссоздать атмосферу, царившую в России прошлым летом, когда новая и лучшая жизнь еще казалась возможной, я неожиданно услышал с улицы звуки военного оркестра и гул голосов. Я подошел к окну и увидел довольно жалкое зрелище – по улице шла редкая и угрюмая толпа, «праздновавшая» 1 мая. Рабочие несли знамена, но в шествии не чувствовалось никакой праздничности. Ничто не свидетельствовало о радости пролетарской победы. На меня нахлынули воспоминания о 18 апреля (1 мая) 1917 г. «Капиталистическое правительство» объявило 1 мая национальным праздником. Все заводы, фабрики, правительственные учреждения и магазины были закрыты. Тысячи рабочих, солдат, матросов, служащих, людей самых разных профессий шли со знаменами и пели под звуки оркестров русскую Марсельезу. По всему городу проходили тысячи митингов; это было радостное и праздничное событие.

Незадолго до моего возвращения из Финляндии Совет народных комиссаров перебрался в Кремль (9 марта 1918 г.). Все центральные политические комитеты, руководящие органы крестьянских организаций, профсоюзов и пр. переехали в Москву вслед за правительством. Петроград опустел и политически умер.