Россия в поворотный момент истории

Другим мощным фактором, работавшим на Ленина, была мистическая вера многих социал-демократов, не говоря уж о кантианцах и христианских идеалистах, в то, что из беспредельных страданий и кровопролития «империалистической войны» вырастет новый век и что человечество «родится заново». Многие люди считали Ленина повивальной бабкой такого духовного возрождения.

Я был знаком с такими утонченными и гуманными людьми, как социалист-революционер Иванов-Разумник, искренне верившими в это. Борис Пастернак, вращавшийся в эсеровских кругах и также знакомый с Ивановым-Разумником, в следующих словах из «Доктора Живаго» превосходно выразил суть этой веры:

«– Какая великолепная хирургия! Взять и разом артистически вырезать старые вонючие язвы! Простой, без обиняков, приговор вековой несправедливости, привыкшей, чтобы ей кланялись, расшаркивались перед ней и приседали.

В том, что это так без страха доведено до конца, есть что-то национально-близкое, издавна знакомое. Что-то от безоговорочной светоносности Пушкина, от невиляющей верности фактам Толстого…

– Главное, что гениально? Если вы кому-нибудь задали задачу создать новый мир, начать новое летоисчисление, он бы обязательно нуждался в том, чтобы ему сперва очистили соответствующее место. Он бы ждал, чтобы сначала кончились старые века, прежде чем он приступит к постройке новых…

А тут, нате пожалуйста. Это небывалое, это чудо истории, это откровение ахнуто в самую гущу продолжающейся обыденщины, без внимания к ее ходу. Оно начато не с начала, а с середины, без наперед подобранных сроков, в первые подвернувшиеся будни, в самый разгар курсирующих по городу трамваев. Это всего гениальнее. Так неуместно и несвоевременно только самое близкое».

Но не только в России люди были охвачены таким трагически неуместным энтузиазмом.

В Финляндии

После разгона Учредительного собрания атмосфера в Петрограде стала невыносимой, и оставаться здесь не имело смысла. Поэтому было решено, что до прояснения обстановки мне следует уехать в Финляндию. Эта страна стояла на пороге открытой гражданской войны. Власть находилась в руках финской социал-демократической партии, которую поддерживали солдаты-большевики и матросы Балтийского флота. У меня оставались связи с некоей хельсинкской группой, которая всегда находилась в дружеских отношениях с социалистами-революционерами, но, чтобы попасть туда, требовалось получить пропуск от советских властей. Мы без особого труда достали пропуск на двух лиц, но проверка пассажиров на вокзале проводилась очень строго. Сперва мы собирались загримироваться, но, к счастью, поняли, во что превратится грим, когда после поездки на вокзал мы с мороза попадем в теплое купе. Было решено рискнуть и обойтись без маскировки. Проводить меня в Хельсинки вызвался В. Фабрикант, отважный и опытный конспиратор. Отсутствие грима спасло нам жизнь, поскольку в поезде было жарко натоплено, и мое лицо, несомненно, превратилось бы в картину пуантилиста. Все шло благополучно, и мы, как уже не раз прежде, даже в самые критические моменты не ощущали ни малейшей опасности. «Красный контроль» на вокзале в Хельсинки мы миновали без всяких происшествий и вскоре прибыли на маленькую уютную квартиру, принадлежавшую юному шведу. Там было тихо и спокойно, но это продолжалось недолго. В ответ на призыв генерала Маннергейма многие молодые люди, независимо от своих политических убеждений, бросили работу и присоединились к антибольшевистским силам в северной части страны. Вспоминая всеобщую беспомощность и пассивность образованного петроградского общества, а также революционно-демократических кругов, я был глубоко потрясен врожденным национальным самосознанием финской интеллигенции. Мой хозяин рассказывал о том, что происходит в мирной с первого взгляда финской столице.

– Вскоре я уеду на север, и тогда здесь почти никого не останется. Но мы обо всем позаботились. Друзья будут ждать вас в окрестностях Або у Ботнического залива.

Там находилась моя следующая остановка.

Я жил там в комфорте и находился в курсе всех событий в России и Европе, поскольку мой хозяин, владевший молочной фермой, частенько ездил в Хельсинки и знал, что там творится. У меня возникло ощущение, что он активно участвует в политике, и мое предположение вскоре подтвердилось самым поразительным образом.

Однажды в конце февраля, за несколько недель до того, как немецкие войска 3 апреля пришли на помощь Маннергейму, мой хозяин, застав меня одного, предложил:

– Давайте поговорим откровенно, ладно?

– Конечно.

– Видите ли, мы ведем переговоры с Берлином о переброске сюда войск. Несколько представителей германского Верховного командования прибудут заранее и остановятся здесь. Это случится не завтра, но мы вынуждены поставить Берлин в известность о вашем пребывании. Пожалуйста, не беспокойтесь. Я уполномочен сообщить вам, что ваша безопасность гарантирована и вас никто не потревожит.