Россия в поворотный момент истории

Хотя царь и народ за время существования Первой Думы не успели прийти к взаимопониманию, политический климат все же несколько смягчился. Хотя амнистия не была объявлена, власти без лишнего шума выпустили многих политических заключенных, арестованных по ошибке либо считавшихся неопасными. Среди них были Сергей Васильев и его друзья, а также я. Сергею разрешили остаться в столице, мне же на несколько лет – забыл, сколько именно – было запрещено проживать в Петербурге, Москве и некоторых других крупных городах. Очевидно, это решение было как-то связано с таинственными причинами моего ареста. Все другие члены «Организации вооруженного восстания» вернулись к нормальной жизни и политической работе, и только у меня, виновного лишь в том, что я хранил на своей квартире пачку их листовок, вся жизнь шла под откос.

Я обратился к г-же Тройницкой, старой подруге моих родителей. Ее семья принадлежала к «среднему слою высшего общества» – такими словами Лев Толстой описывал ту часть аристократии, которая не входила в ближайшее окружение царя. Тройницкая сильно встревожилась за мою судьбу и немедленно позвонила сенатору Зволянскому, директору департамента полиции, с дочерьми которого я познакомился у нее дома. Зволянский согласился принять меня. Во время разговора он пытался успокоить меня, объясняя, что дело не стоит волнений, и по-отцовски убеждал меня немного потерпеть, пока не уляжется всеобщее возбуждение. Но с бесстрашием отчаяния я заявил, что не подчинюсь полицейскому произволу и что, если решение о моей высылке не будет отменено, потребую, чтобы меня арестовали, вернули в тюрьму и предъявили новое обвинение. В конце концов мы пришли к компромиссу. Приказ будет отменен, но мне следует отправиться в «отпуск» к отцу в Ташкент и не возвращаться в Петербург до осени. Через несколько дней после этого разговора я отбыл поездом в далекий Туркестан в сопровождении жены и маленького сына.

Глава 5 Политическая деятельность

После ташкентской ссылки я вернулся в Петербург. Мое возвращение совпало с попыткой убить Столыпина 12 августа 1906 г. Максималисты[25] взорвали его летнюю дачу на Аптекарском острове. При взрыве погибло 32 человека, включая самих исполнителей преступления, и было ранено еще 22 человека, среди них сын и дочь Столыпина. Сам он остался цел и невредим.

К тому времени я оставил все надежды на примирение царя с народом, хотя после октябрьского манифеста оно казалось совсем близким.

После роспуска Первой Думы и «Выборгского воззвания» бывших депутатов Думы, призвавших население оказывать «пассивное сопротивление» – не уплачивать налоги и уклоняться от призыва в армию, – сельские и городские районы, а также армию затопила новая волна революционных волнений. Крестьянские восстания разгорались по всей России и безжалостно подавлялись. В нерусских областях, особенно в Финляндии, прибалтийских губерниях и в Польше, резко усилились антирусские настроения. По всей стране рассылались карательные экспедиции. В городах происходили столкновения с войсками и забастовки. Беспрецедентным насилием сопровождались еврейские погромы, организованные печально знаменитым Союзом русского народа. Одним словом, Россия словно бы откатывалась к самым мрачным дням, предшествовавшим манифесту 1905 г.

Лично я устал сидеть и ждать того дня, когда смогу приступить к работе защитника на политических процессах. Такая работа дала бы мне возможность ездить по всей России и непосредственно знакомиться с настроениями народа. В свете происходящих в стране событий такая задача становилась все более насущной. Кроме того, на повестке дня стоял уже вопрос не проникновения в сознание народа, а оказания ему активной помощи. Но перспективы не внушали мне радости. Я отказывался от всех уголовных и гражданских дел, ожидая какого-нибудь политического дела, и все сильнее падал духом. Как можно меня, горящего желанием помогать народу, лишать возможности делать это?

Мое уныние рассеялось неожиданно. Примерно в конце октября мне позвонил видный адвокат Н.Д. Соколов:

– У вас есть возможность участвовать в политическом процессе.

– Где, когда? – спрашивал я, охваченный радостью.

Соколов ответил:

– Наша группа юристов отправляется на крупный процесс в Кронштадте по делу о восстании на крейсере «Память Азова». В нем замешан Фундаминский-Бунаков, один из лидеров эсеров, и мы взялись защищать его и моряков. К несчастью, в тот же самый день, 30 октября, начинается другой процесс – в Ревеле судят крестьян, разграбивших баронское поместье. Вы должны ехать в Ревель и вести этот процесс от нашего имени.

– Но это же невозможно! Я никогда не вел политических дел, – возражал я.

– Ну, вам виднее. Это ваш шанс. Воспользоваться ли им – вам решать.

Я колебался недолго.

– Хорошо, я еду.

И в тот же день отбыл ночным поездом в Ревель.