Россия в XVIII столетии: общество и память

«Усердие к вере единоверных и единоплеменных нам тамошних обитателей, привязанность их к России и надежда, что единою ея помогцию могут они избавиться от угнетений, им причиняемых, удостоверяют нас, что при первом появлении войск наших в том крае они с нами соединятся и, возобновив в памяти храбрость предков своих, общею силою предуспеют выгнать из края тамошняго неприятелей. Данное от нас вам именование великаго гетмана войск наших казацких Екатеринославских и Черноморских послужит побуждением и самым надежным средством для всех веры и происхождения российских обитающих в Польше собраться под главным руководством вашим на действия там предлежащия».[535]

Новый рескрипт Потемкину последовал 18 июля, когда в Петербурге уже в полной мере осознали последствия принятия новой польской конституции. В нем среди прочего упоминалось, что

«в случае оказательства непреодолимой в короле прусском жадности, должны будем, в отвращение дальнейших хлопот и беспокойств, согласиться на новый раздел польских земель в пользу трех соседних держав. Тут уже та будет выгода, что, расширяя границы государства нашего, по мере онаго распространим и безопасность его, приобретая новых подданных единаго закона и рода с нашими».[536]

Как видим, никаких прямых упоминаний о восточных землях Речи Посполитой, как «исконно русских», которые надо воссоединить с Россией, дабы завершить миссию московских князей, в рассмотренных документах нет. Не находим мы в них и упоминаний об опасности потери влияния на польских православных, которое, по мнению Соловьева, должно было особенно опечалить, взволновать и возмутить российские власти. Более того, в документах этого времени, как официальных, так и секретных, постоянно подчеркивается, что Россия предпочитает сохранить целостность Польши, что ее основная цель – восстановление там прежнего политического строя, уничтоженного Конституцией 3 мая, а раздел возможен лишь в крайнем случае. Примечательно, что, помимо приведенной выше цитаты, никаких прямых высказываний Екатерины подобного рода не содержит и дневник А. В. Храповицкого. Нет в нем и упоминаний о каких-либо празднествах по случаю нового расширения территории империи в результате второго раздела.

Приведенные наблюдения подтверждают мнение П. В. Стегния, что «до начала Русско-турецкой войны 1787–1791 годов планы Екатерины в отношении Польши сводились к поддержанию там статус-кво, отвечавшего ближайшим интересам России. Присоединение Правобережной Украины, оставшейся во владении Польши после первого раздела… не являлось для императрицы делом первоочередной важности»[537] Историк приводит записку императрицы Безбородко от мая 1792 г.: «Я думаю же ныне, что по польским делам не было еще следовано от 1717 года иному проэкту, кроме одинакому, то есть чтоб сохранить республику и вольность ея, колико возможно в целости».[538] Как показано выше, все изменилось в ближайшие несколько месяцев, когда второй раздел Польши стал неотвратимым и потребовалось его идеологическое обоснование.

Посмотрим теперь, какое отражение нашел он в актах законодательства. Еще 8 декабря 1792 г., т. е. до подписания конвенции с Пруссией о разделе Польши М. Н. Кречетникову был направлен секретный рескрипт, в котором о разделе говорилось, как об уже свершившемся факте. Причины его Екатерина вновь обещала сообщить в печатном манифесте, но именно здесь впервые была предложена принципиально новая трактовка событий, основанная на идее собирания земель:

«Нет нужды упоминать здесь о причинах, понудивших нас присоединить к империи нашей от Республики Польской земли, издревле России принадлежавший, грады, Русскими князьями созданные и народы, общая с Россиянами происхождения и нам единоверные, и о наших на то правах»[539]

Конвенция между Россией и Пруссией была подписана 23 января 1793 г., а 27 марта М. Н. Кречетниковым был обнародован Манифест, который содержал развернутое обоснование раздела. Российская императрица, говорилось в нем, на протяжении тридцати лет безуспешно старалась о сохранении в Польше «покоя, тишины и вольности», но

«с особливым соболезнованием Ея Императорское Величество всегда взирала на те притеснения, которым земли и грады, к Российской империи прилеглые, некогда сущим ея достоянием бывшие и единоплеменниками /Курсив мой – A. KJ ея населенные, созданные и православною христианскою верою просвещенные, и по сие время оную исповедующие, подвержены были».[540]

Теперь же угрозы для населения этих земель усилились, поскольку «некоторые недостойные поляки» пытаются распространить на Польшу французское влияние и

«тем вящшая от наглости их предстоит опасность как спасительной христианской вере, так и самому благоденствию обитателей помянутых земель от введения новаго пагубнаго учения, стремящагося к разторжению всех связей гражданских и политических, совесть, безопасность и собственность каждаго обезпечивающих».[541]