Россия в XVIII столетии: общество и память

Поэт писал, что «хотя о сем происшествии молебен пет, но из пушек не палили и мной овладело сомнение, пристоит ли мне заряжать стихотворным громом идеи в описании дела, кое кончилось бесшумно».[555] В результате вдохновение все же заставило его взяться за перо и произвести на свет поэтический текст, написанный от имени реки Днепр, выступающей в оде Петрова символом славянского единства великороссов, малороссов и поляков (!), что, собственно, и составляет основной пафос его оды. России, согласно Петрову, предстоит объединить всех славян, причем полякам, как первым, вошедшим в славянское братство, поэт отдает первенство:

Но вам, наперсники России,
Поляки, первородства честь;
Вы дни предупредили сии,
Вам должно прежде всех расцвесть.

Выходит, что Петров, который, как известно, был близок к Потемкину, либо ничего не знал об идее объединения/возвращения отторженных русских земель, либо просто ошибся с идеологической трактовкой этого события, что называется «попал не в струю», да еще и умудрился назвать поляков единоплеменниками. Однако, по сообщению биографа поэта И. А. Шляпникова, свое произведение поэт отослал императрице, она «сама исправила некоторые места в оде Петрова на присоединение польских областей, вновь напечатала ее вместе с посланием его же и отослала Василию Петровичу в Москву при милостивом письме».[556] Действительно, среди распоряжений Екатерины по придворному ведомству имеется и такое, датированное 30 августа 1793 г.: «Высочайше повелено заплатить из Кабинета за напечатание… Оды на присоединение Польских областей к России 82 руб. 95 коп.».[557] И это всего лишь за два дня до того, как была произнесена речь Самойлова, которого вряд ли можно заподозрить в самодеятельности.

Отмеченное выше почти дословное повторение в Манифесте от 27 марта 1793 г. обоснования второго раздела Польши, сформулированного в рескриптах М. Н. Кречетникову от 8 декабря и Я. Е. Сиверсу от 22 декабря 1792 г., указывает не только на механическое воспроизведение одних и тех же формул, которое можно объяснить особенностями делопроизводства, но и на относительную скудость идейного багажа творцов русской вешней политики этого времени. Казалось бы, Петров предлагал новую и весьма перспективную трактовку, но, по-видимому, время для нее еще не пришло. Екатерина мыслила иными, глобальными категориями, символом которых был Греческий проект, коему надлежало избавить Европу от владычества мусульман, а по утверждению Ф. Энгельса, стать «решительным шагом к господству над Европой». Идея панславизма у российской императрицы либо не нашла отклика, либо она вообще ее не поняла. Вероятно, эта идея представлялась ей пока слишком узкой, слишком локальной, тем более, что плохо совмещалась с идеей защиты православных от католиков, включала не любимых Екатериной поляков, да к тому же предполагала противопоставление славянского мира остальной Европе, в то время как императрица, напротив, хотела видеть Россию ее частью. Однако, с другой стороны, к 1793 г. надежд на реализацию Греческого проекта уже не оставалось и именно тогда появляется спасительная новая идеологема, воплощенная в идее воссоединения русских земель, о существовании которой Петров, судя по всему, еще не догадывался. В сущности, это был радикальный поворот Екатерины, столь долго лелеявшей и пропагандировавшей идею общеевропейской «христианской республики»,[558] к сугубо национальному, патриотическому дискурсу. В этом дискурсе идея Петрова трансформировалась в причисление к «единоплеменникам» всего населения новых губерний, включая поляков. Вместе с тем показательно, что ода Петрова не была воспринята Екатериной, как крамола. Можно предположить, что, не будучи уверена в действенности официальной трактовки, она полагала возможным демонстрировать своего рода плюрализм мнений.

Кто сочинял для генерал-прокурора речь, произнесенную 2 сентября 1793 г., а главное, кто подсказал ему эту новую идеологему, мы, вероятно, никогда не узнаем. Можно, однако предположить, что источник и нового идеологического дискурса, и речи Самойлова, и, наконец, надписи и изображения на реверсе медали 1793 г., был один и тот же. Более того, в изображении на медали новый идеологический дискурс получил развитие, поскольку в него был вписан уже и первый раздел Польши, которому, таким образом, задним числом также было дано новое обоснование.[559] При этом новый дискурс, запечатленный на медали, вполне очевидно предназначался широкой публике, а речь Самойлова была опубликована в Санкт-Петербургских ведомостях. Но если медаль увидели все же не многие, а речь прочитали лишь грамотные, то уж с Манифестом должны были ознакомиться все подданные.

В. Тропинин. Портрет К. Леберехта