Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Сражение продолжилось за пределами России: Фридриха открыто обвинили в том, что он наводнил европейские столицы своими шпионами. Прошел слух, будто он пытался подкупить Ланчинского, русского посланника в Вене. Вскоре выяснилось, что это ложь: на самом деле секретарь этого дипломата, «плут», человек, которого, возможно, «нарочно определили на это место, чтобы разыграть комедию», сам предложил свои услуги послу Пруссии в Австрии. Среди прочего он обещал ему расшифровывать и сообщать письма Ланчинского. Подевильс (брат министра) заподозрил недоброе и выгнал предателя из посольского особняка, даже не дослушав его предложений; однако дело было сделано: репутации пруссаков эта история нанесла большой ущерб. «Весь Петербург» обсуждал слухи о шпионских происках Подевильса. Финкенштейн, Варендорф и немногие их сторонники окончательно лишились доверия в обществе. Оказавшись в столь щекотливом положении, как могли они опровергнуть «эту грубейшую ложь»^{356}? Фридрих, надеявшийся, что в России у него еще остались друзья, приказал предупредить Воронцова о «лживых измышлениях» своих врагов и просить вице-канцлера поставить в известность о подлой клевете Сенат. Однако члены этого славного заведения либо вообще оказывались недосягаемы для Финкенштейна, либо не находили времени, чтобы выслушать его жалобы на предательское поведение австрийцев, заинтересованных в том, чтобы «поссорить Пруссию с Россией»^{357}.

Царица тем временем пребывала в позиции сугубо созерцательной; «бряцанье оружия» отвлекало ее величество «от развлечений и молитв»^{358}. Будучи в душе убежденной противницей вооруженного вмешательства, она втайне досадовала на «агентов» Бестужева, не сознавая, однако, как опасна ее собственная беспечность. Не занимаясь государственными делами ни во время постов, ни во время религиозных праздников, то и дело отправляясь в паломничества, она из легкомыслия, а быть может, и из трусости, предоставляла всю полноту власти канцлеру. Согласно ее логике выходило, что если жизнью ее подданных будет рисковать не она сама, а второй человек в империи, то и вина за погибших падет не на нее, а на него. Бестужев же собирал информацию и толковал международную обстановку в выгодном для себя духе. Людовик и Фридрих отчаялись привлечь Россию на свою сторону и теперь делали ставку только на ход времени, на судьбу или на здравый смысл народа, иначе говоря, на возможное восстание или дворцовый переворот[95]. Мардефельд, еще менее подверженный иллюзиям, не верил, впрочем, и в эту возможность, «тем менее вероятную, что до тех пор, пока у народа не появится истинного вождя, народного гнева властям бояться нечего». Да что народ? По мнению Мардефельда, даже элита нации, подавленная капризами Елизаветы и деспотизмом Бестужева, запутавшаяся в сложной системе почестей и должностей, не могла уже и вообразить себе такие «решительные действия», которые освободили бы ее от диктатуры всесильного министра^{359}. Видя полную невозможность влиять на русскую политику, Версаль в конце концов пошел на обострение и решился на разрыв дипломатических отношений (июнь 1748 года). Фридрих предпочел действовать более сдержанно и положился на такт своего давнего друга и опытного дипломата Финкенштейна; король считал, что помочь наладить отношения с Россией способно только время. «Привлекать русских на нашу сторону — значит попусту тратить силы», — утверждал он и советовал Финкенштейну по мере сил приспосабливаться к «нынешнему положению дел»^{360}.

Конец героев