Я далек от мысли, что последний путь (фактически продолжение русской Голгофы, русского крестного пути) — это смерть для русских. Русский парод как этнос весьма специфичен и достаточно однороден, обладает устойчивым генофондом. Опыт жизни русского народа в эмиграции свидетельствует, что русские сохраняют свою русскость, даже забыв родной язык. Вопреки расхожей точке зрения о крайней перемешанности русского народа, его большой гетерогенности, чуть ли не отсутствии у него лица, этот парод в антропологическом отношении гораздо более однороден, чем западноевропейские пароды, по крайней мере крупные. Немцы, объявленные Гитлером расово чистыми, насчитывают около семи антропологических типов. Русские же даже вместе с белорусами и украинцами (без прикарпатских групп, тяготеющих к южноевропейскому типу) — три-четыре. Конечно, русские часто вступают в смешанные браки, но они в большинстве с национальностями (или между национальностями), представляющими в основном те же антропологические типы, что и у русского парода. Это русско-украинские, русско-белорусские, русско-«поволжские» или даже украинско-«поволжские» браки, от которых рождаются дети. Это по сути продолжение процесса этногенеза русского народа, который начался тысячу лет назад и даже раньше.
Поэтому знак Перуна может не просто обрести свою логику, по помочь русскому народу продлить срок жизни, сохраниться на неопределенно долгое время даже в диаспоре. Скорее всего, однако, этот знак поможет русскому народу удержать русскость на собственной территории, на евразийском пространстве. Хотя право русских жить на родной земле и ставится под вопрос, это пространство все еще их. Будем надеяться, что новый христианско-языческий синтез, новый компромисс традиции и современности и новая, природная, связь с Богом дадут русскому пароду возможность осуществлять дальше историческую миссию на севере Евразии, где его никто не в состоянии заменить — ни тюрки, ни китайцы, ни европейцы. Если так думать, то в проекте РОД все же что-то есть, он не без пользы.
3.2. Евразия и Россия
Идеологизированное сознание не хочет или не может принять того, что можно назвать геополитической реальностью конца XX века. Реальность эта состоит в том, что огромное государство, один из ключевых субъектов мировой истории, один из важнейших факторов геополитической стабильности — ныне не существует. Я говорю о государстве, называвшемся Союзом Советских Социалистических Республик и являвшемся де-факто правопреемником Российской империи. На месте этого государства образуется нечто, никакого отношения к тем или иным идеологическим клише не имеющее, нечто, нами до конца не осмысленное. Нечто, становящееся прямо на наших глазах, и если мы хотим понять природу этого становления, то нам придется отказаться от идеологизированного подхода и принять те определения, которые при всей кажущейся непривычности все же больше отражают происходящее, нежели ласкающие слух, но ничего, увы, уже незначащие привычные термины.
Нам придется признать, что запущенный на территории 1/6 части планеты процесс есть не что иное, как социальный регресс, деградация, распад. И этот процесс не есть следствие неисправимых дефектов социальной ткани, не есть наследие коммунистического периода. Он являет собой результат безграмотного и преступного рецепта оздоровления нашего общества, рецепта избавления этого общества от коммунистической заразы. Суть этого рецепта в том, что разрушение всех прежних форм жизни будет идти путем ломки хребтов, административного подавления механизмов торможения (то есть живых реакций живого социального организма на боль, ему причиняемую), а становление новых форм жизни будет происходить за счет живого творчества масс, то есть органически, с использованием естественных потенциалов развития общества. Этот принцип директивной ломки сверху и отпускания процесса становления на самотек есть нечто неслыханное в истории, есть невиданный гибрид эволюционаризма и рсволюционализма, органики и социального конструирования. Он рожден в творческой лаборатории советников М. С. Горбачева, где-то между 1987–1988 годами, и я до сих пор не могу понять, чего здесь больше — беспредельно жесткой злой воли, воли к уничтожению и России, и мира или же аппаратного маломыслия?
Спору нет, концепция мирового заговора слишком элементарна для того, чтобы объяснить геополитические реалии конца XX века. Но и концепция всеобщей безграмотности, вдруг охватившей наши научные и аппаратные верхи, согласитесь, тоже неубедительна.