Россия во французской прессе периода Революции и Наполеоновских войн (1789–1814)

По мнению журналиста Moniteur, основное «зло» в Россию несли с собой французские эмигранты. Но кроме них особенно полезны царице иезуиты, которых при дворе принимают с большой теплотой, поскольку они ей помогут «удерживать народы в их глупой доверчивости». Знакомый французскому обществу негативный образ иезуитов (во Франции орден Иезуитов был запрещен еще в 1762 г., а в 1773 г. распущен папой Римским) использовался для дискредитации политики петербургского двора, а просветительский тезис о присущей русским монархам толерантности к другим конфессиям оборачивался против них: «Кажется, что Екатериной в нынешних обстоятельствах управляют очень ловкие мошенники, искушенные в низостях и мерзостях европейских королей, ведь у первейших рабов нашего двора уже давно вошло в обычай путешествовать. Другая причина касается того демарша, что предприняла некоторое время назад Екатерина с целью призвать в свои государства иезуитов. Это не было проявлением суеверия с ее стороны. Рабы-путешественники донесли в Россию сведения, благоприятные для общества иезуитов. Следуя этим сведениям, ласковая императрица подготовила проект о приобретении талантов и пороков этих людей, преданных принципам абсолютного деспотизма. Бесконечное множество иезуитов тайно все еще существуют во всех уголках Европы, немалое их число находится сегодня и в России. Императрица, желая увеличить число католических епископств, собирается создать их в Манкеле [sic] и Полоцке. Ее политика, преследующая такие цели, несет на себе отпечаток отъявленного макиавеллизма»[554]. Journal des hommes libres высказывалась о правителях России еще более резко, подчеркивая страх Екатерины II перед революционерами. Корреспондент «из Петербурга» предупреждал, что число недовольных велико, так как живы еще народные традиции бунта. Петр I, подавив мятеж и уничтожив стрельцов, не отучил русских от пристрастия к восстаниям. Именно поэтому бороться с народным сопротивлением приходилось и Екатерине II: «Уже десять жителей Москвы закованы в железо по ее приказу. Она вообразила, что внезапно все в этом ледяном городе стали якобинцами, и один Бог знает, до какой жестокой мести способна она дойти в своей подозрительности!»[555]

Moniteur в марте 1794 г продолжала тему о «лживости и коварстве» русской царицы: «Императрица Екатерина всегда считала, что обманывать – значит царствовать. Ее характер снискал ей высокую репутацию в Европе и особенно во Франции, что помогло ей наложить ярмо на собственную страну. Отсюда ее известные всем заботы представить себя в наилучшем свете. Некоторые философы были одурачены, и знаменитые писатели разделили ту же ошибку. Подлый обман увенчался полным успехом.»[556] Автор статьи, признав за императрицей успех в создании собственного положительного образа за границей, не забывал напомнить и о «заблуждениях» некоторых просветителей.

Подчеркнем, что в потоке революционной прессы, несмотря на все многоголосие мнений и пароксизмы цензуры, мы не встречаем сколь-нибудь объективного описания характера российской государыни. Ее репутация мудрой правительницы и покровительницы наук и искусств не выдержала потоков критики. Ничего не изменилось в этом отношении и в последние два года ее правления, которые прошли для европейских наблюдателей под знаком подавления восстания и третьего раздела Речи Посполитой. Выбирая из образов античных героинь и цариц, журналисты и памфлетисты метко присваивали бывшей «Минерве», «Семирамиде» и «законодательнице» одно за другим несколько новых, теперь уже унизительных прозвищ: Северной Мессалины и даже «дряхлой Сивиллы». Эту тенденцию лучше других выразил Шарль Массон в своих «Секретных записках о России» (1802 г.): «Тщетно желала она спрятаться от света (потоки света из революционной Франции. – Авт.): она почила на лаврах и проснулась на трупах. Слава, которая, как она думала, прочно заключена в объятиях, обернулась в ее руках фурией. И законодательница Севера, забыв свои собственные мудрые изречения и свою философию, оказалась всего-навсего дряхлой Сивиллой»[557].

Чем жестче была реакция русского кабинета на революционные перемены во Франции и Европе, чем явственнее были успехи дипломатии революционной Франции по разрушению коалиции и достижению мира, чем меньше было надежд на восстановление независимого польского государства, тем выше у редакторов и журналистов становился соблазн ограничиться хорошо известными негативными клише об императрице.

* * *

Смерть Екатерины 6/17 ноября 1796 г. совпала по времени с очередным ухудшением французско-российских отношений, и Директория склонялась к поощрению публицистики, враждебно к ней настроенной, считая ее самой последовательной противницей Революции. Парижские власти весьма сдержанно реагировали на предложение о налаживании официальных контактов с Петербургом [558].