Россия. XX век начинается…

Парадоксально, но главным препятствием на пути реформ стали неглубокий ум и упрямство Николая II. «Ни один государственный деятель России не был предметом столь разнообразных и противоречивых, но упорных и страстных нападок, как мой… муж, – писала впоследствии Матильда Витте. – При дворе его обвиняли в республиканизме, в радикальных кругах ему приписывали желание урезать права народа в пользу монарха. Землевладельцы его упрекали в стремлении разорить их в пользу крестьян, а радикальные партии – в стремлении обмануть крестьянство в пользу помещиков»[281].

Презрение ко всему семейству Романовых, распространившееся среди широких кругов интеллигенции, растерянность крестьянства, связанная с разрушением тысячелетней общины, которая позволяла им выживать в самые тяжелые неурожайные годы благодаря круговой поруке, и разорившей хозяйства денежной реформой, в рабочих кварталах вырастали в ненависть к монархии.

Философ Н.Н. Розанов первым понял, что это явление не имеет ничего общего с позитивистским нигилизмом, отрицавшим духовные императивы как недоказуемые опытным путем. Он попытался объяснить его тем, что «Гоголь заворожил литературу и общество карикатурами», что привело к потере чувства реальности и уважения к русскому национальному характеру и породило демократический критицизм. Вершиной последнего стало творчество М.Е. Салтыкова-Щедрина, который, впрочем, был «около Гоголя как конюх около Александра Македонского»[282]. Однако при этом сам Розанов был невысокого мнения о личности русского самодержца и всем клане Романовых.

Спасение здоровых основ российской государственности он видел в «сближении интеллигенции с церковью», которая волею Петра Великого и Екатерины II оказалась за «железным занавесом»[283].

По этой причине Розанов в 1914 году был публично исключен из членов Религиозно-философского общества с формулировкой: «Выражая осуждение приемам общественной борьбы, к которым прибегает Розанов, общее собрание действительных членов общества присоединяется к заявлению Совета о невозможности совместной работы с В.В. Розановым в одном и том же общественном деле»[284].

На Гаагской международной конференции 1907 года была по инициативе Николая II принята лицемерная «Конвенция о правилах и обычаях сухопутной войны», когда всякий вооруженный конфликт объявлялся нормой международного права. Как часто бывает в России, гора родила мышь!

Поражение России в Русско-японской войне в корне изменило международную ситуацию в Европе. Русская революция 1905—1907 годов ускорила подготовку и государств Антанты, и монархий Тройственного союза к мировой войне, так как Россия утратила роль крупного политического и силового фактора на мировой арене.

Державные решения Николая II отныне определялись нравственными стереотипами супруги, императрицы Александры Федоровны, которую французский посол Морис Палеолог характеризовал следующим образом: «Ее воспитание, ее обучение, ее умственное и моральное образование также были вполне английскими. И теперь еще она – англичанка по своей внешности, по своей осанке, по некоторой непреклонности и пуританизму, по непримиримой и воинствующей строгости ее совести, наконец, по многим своим интимным привычкам. Этим, впрочем, ограничивается все, что проистекает из ее западного происхождения. …Моральное беспокойство, постоянная грусть, неясная тоска, резкая смена возбуждения и уныния, постоянные рассуждения о неосязаемом и потустороннем, легковерие, смешанное с суеверием, были свойственны характеру царицы»[285].

Влияние императрицы на царя было не только беспрецедентным, но и губительным. Великий князь Александр Михайлович с горечью описывал свою последнюю встречу с венценосным племянником: «Я докладывал ему об успехах авиации, но видел, что он хочет только, чтобы я поскорее ушел и оставил его одного с его мыслями. Когда я менял тему и пытался обсуждать политическую жизнь в стране, пустота и холодность появлялись в его глазах – выражение, которого я никогда ранее не видел на протяжении четырех десятков лет нашей дружбы. “Вы, кажется, не поддерживаете ваших друзей, Ники?” – сказал я полушутливо. “Я не верю никому больше, чем моей жене”, – ответил он ледяным тоном и отвернулся к окну»[286].

Император по-прежнему был деликатен в общении с окружающими, будучи замкнутым и упрямым по характеру человеком. Он терпеть не мог решительных объяснений и открытых конфликтов, что создавало ему репутацию уклончивого и непредсказуемого партнера как в дипломатических переговорах, так и в обсуждении любых внутриполитических вопросов.